Александр Васильев - Из тьмы

– Просто, – Катя вновь взяла его ладонь в свою. – Даже не знаю, – она взглянула в его глаза, словно ища поддержки, ища ответ на не заданный пока вопрос. – Я не знаю ничего о твоем прошлом, – произнесла она. – Только твое настоящее.

– Неужели тебе этого мало? – спросил Антон, теряя всякий интерес к этому разговору. Он уже знал, что не стоит бередить то, что скрыто даже от него.

– Нет, конечно же, я люблю тебя таким, какой ты есть, – тут же ответила она. – Но иногда мне кажется, что тебе чего-то не хватает. Ты не так часто улыбаешься… – новая улыбка расцвела на ее лице. – Признаюсь, я полюбила твою вечную серьезность раньше, чем тебя самого. Но согласись – ее слишком много. Ты никого не подпускаешь к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и только я вижу, что расстояние это на самом деле размером с вселенную. И для меня до сих пор остается загадкой, как же мне удалось преодолеть твой барьер.

– Для тебя его никогда и не существовало, – произнес Антон. Он все еще надеялся, что разговор не дойдет до другого барьера.

– Мне просто захотелось узнать, что же тебя сделало таким, – она прильнула к нему, уткнувшись лицом в его грудь. – Я же рассказывала тебе о своем детстве. О первых ссадинах на коленках, когда я села на только что подаренный мне в восемь лет двухколесный велосипед. О том, как в двенадцать я рассекла лодыжку, летя под гору с этого самого велосипеда. В восемь он был для меня слишком большой, а в двенадцать слишком мал. Как меня до девятого класса потом дразнили: «Катя-карга, со шрамом нога». Как меня… – она съежилась. – … била моя мать-алкоголичка за любую провинность, когда была пьяна. А когда была трезвая, казалось, что более любящей матери не найти. Вот только, – она сжала его руку, – она все реже была трезвой и все чаще злой.

– Катя, – Антон прижал ее к себе.

– Да, ведь тебе я об этом уже много раз рассказывала. А мы и целых двух лет то вместе еще не прожили, – она усмехнулась. Но не показался ли ему этот смех истерическим хохотком. – Но я тоже хочу знать о тебе. Я люблю тебя, – она взглянула на его лицо, а в ее глазах стояла влага.

– Катя, – он покачал головой. – Было бы все так просто. Но я не помню абсолютно ничего из своего детства. Если честно, то порой мне кажется, что у меня его вовсе и не было. И потому я такой, какой я есть.

– Но ведь должны же быть причины, – упорствовала она. – Наш характер, наши стремления и мечты – все обычно уходит корнями в детство. Даже твои романы…

Антон почувствовал, как по его спине побежали мурашки, только смысла их появления он тогда так и не понял.

– … они же основаны на страхах. Твоих страхах, Антон, иначе бы они не были настолько пугающими. Но сейчас я их в тебе не вижу, а значит, они все из твоего детства.

И новая волна прошлась по спине Антона. Но в этот раз она словно ударилась о затылок, и первые, пока еще тихие, БАМ отдались в его голове.

– А твои друзья?

И в висках появилась нарастающая пульсация.

– Ты часто пишешь о великой дружбе. Причем, детской дружбе, потому что со взрослой ты не особо знаком.

«Да, у меня немного друзей, – подумал Антон. Но следом пришла более верная мысль: – У меня нет друзей».

В ушах засвистело. БАМ-БАМ, продолжало биться в голове. К горлу подкатил большой ком. БАМ-БАМ.

«Четверо? Пятеро? – промелькнуло в воспалившемся разуме. – Неужели у меня были друзья? Что ж, в детстве все воз…»

В висках продолжало пульсировать, но теперь уже распирало череп изнутри, отдаваясь на каждое БАМ. А свист в ушах начал становиться нестерпимым.

«Друзья… – его мысли начали путаться. – Черт, прошлое должно оставаться в…»

Что-то мелькнуло перед его внутренним взором, – не четкий туманный образ. Но чего? Или кого? Его сознание взревело, захотело оттолкнуть эту неясную картинку: «Прочь, прочь отсюда, этот „файл“ не найден!»

С каждым БАМ боль становилась все нестерпимее. Ком в горле стал еще больше и теперь он начинал душить. А монотонный свист в ушах превратился в одну невыносимо высокую ноту.

Мысли в беспорядке метались в его голове, а взор начал туманиться. И где-то на пороге реальности и грани забытья, он, словно сквозь вату толстого одеяла, услышал далекий и приглушенный голос зовущей его Кати.

Очнулся он тогда в приемном отделении городской больницы №3.

Удивительно как некоторые воспоминания с легкостью всплывают на поверхность, словно резко осушившая свои шлюзы подводная лодка, и как другие остаются лежать мертвым грузом погибшего Титаника на непроглядном дне.

И вновь в его голове завертелась одна единственная фраза, которую он произнес тем вечером, лежа на застеленной одноразовой пеленкой каталке в коридоре приемного отделения. Когда, закончив поверхностный осмотр и получив отказ от госпитализации, дежуривший врач ушел заполнять журналы о поступлении, и они остались с Катей вдвоем, он сказал: «Прошлое должно оставаться в прошлом».

Антон встал с кровати и, подойдя к окну, уперевшись бедрами о край стола, раздвинул шторы.

Солнце уже вовсю светило, отбрасывая пока еще длинные рассеянные тени в наступающем утре. По небу плыли редкие белесые облачка, но вдали над лесом, словно тонким шерстяным покрывалом, растянулась серая масса. И глядя на нее, Антон всей душой понадеялся, что она пройдет мимо.

«Мы приехали в дождь, – подумал он, – и мне этого хватило. Если подумать, то мои последние два года были такими же серыми, как эти тучи. Так что все, хватит. Я хочу солнечных и счастливых деньков, как в детстве».

Он посмотрел на старую пишущую машинку, с трудом уместившуюся на полке с книгами.

«Я ведь был счастлив в детстве?» – спросил он скорее ее, чем себя. Но она не могла ответить ему. Впрочем, как не мог ответить себе и он сам.

«Наверное был. Все дети бывают счастливы, хотя бы иногда».

Но потом он взглянул выше в серую пустоту между книгами и полками и почувствовал, как по его спине прошелся холодок.

«Неужели я вчера действительно это видел? – подумал он. – Но что? Что я видел? Темноту в том месте, где она должна была быть? Или то, что мне показалось? Да, показалось, что она…»

Он выдвинул стул и сел за стол. Потом взглянул на свои руки, на обе манжеты серой рубашки, перевел взгляд на саму рубашку с расстегнувшимися пуговицами на животе, и остановил взгляд на черных спортивных штанах.

«А ведь я даже не разделся. Запрыгнул в кровать сразу, как выключил свет».

Он осмотрел комнату: серость в углах, под столом, между полок и под кроватью. Все было так как и должно было быть. Никакой контрастной черноты вместо теней. И она не пуль…

«Стоп. Я устал. А перед этим упал и мог удариться головой. Я словно ребенок, поверил, что тени могут быть живыми».

Но он знал, что не думал о них, как о живых. И в тоже время ему показалось, что они вовсе и небыли тенями.