Майкл Роботэм - Пропавшая

Я звоню в оперативную группу и пытаюсь узнать последние новости о Джерри Брандте, которого все еще не нашли. Никто не хочет со мной разговаривать. Наконец мне попадается офицер, который меня жалеет. Под половицами в спальне Брандта нашли триста таблеток экстази, а в трубе туалета были обнаружены следы «скорости» [88] «Скорость» (speed) – в жаргоне наркоманов обозначение амфетамина. . Поэтому он убежал?

Около двух я приезжаю в участок на Харроу-роуд и прохожу по забитому людьми коридору, где два автомобилиста в рубашках, заляпанных кровью, орут об аварии.

Кэмпбелл закрывает за мной дверь. Он очень похож на будущего главного констебля: руки сложены за спиной, лицо жесткое, как картонка от рубашки.

– Боже милостивый, Руиз! Два треснувших позвонка, сломанные ребра и разрыв селезенки. Она могла оказаться в инвалидной коляске. А где был ты? Тебя переехал молоковоз…

Я слышу, как народ в коридоре смеется. Шутки пока не начались, но это только потому, что Али еще очень плохо.

Кэмпбелл открывает ящик стола и извлекает листок с напечатанным текстом.

– Я тебя предупреждал. Я велел тебе не лезть в это дело.

Он протягивает мне прошение об отставке. Мое. Я должен немедленно отойти от дел по состоянию здоровья.

– Подпиши это.

– Что вы делаете, чтобы найти Джерри Брандта?

– Это не твоя забота. Подпиши заявление.

– Я хочу помочь его найти. Я подпишу его, если ты разрешишь мне помочь.

Кэмпбелл закатывается от возмущения, пыхтя и надуваясь, как волк из детского спектакля. Я не вижу его глаз. Они спрятались под насупленными бровями, достающими аж до ушей.

Я рассказываю ему о требовании выкупа и ДНК-тестах, сообщаю все, что мне удалось вспомнить о передаче бриллиантов. Я знаю, это звучит неубедительно, но я подбираюсь все ближе к истине. Мне надо идти по следу. Джерри Брандт имеет к этому какое-то отношение.

– Какое?

– Пока не знаю.

Кэмпбелл недоверчиво трясет головой.

– Послушал бы ты себя. Просто одержимый.

– Ты меня не слушаешь. Кто-то похитил Микки. Я думаю, что Говард ее не убивал. Она еще жива.

– Нет, это ты послушай меня. Все это полная чушь. Микки Карлайл погибла три года назад. Ответь-ка мне на один вопрос: если ее кто-то похитил, то зачем ждать три года, чтобы потребовать выкуп? В этом нет никакого смысла, потому что это неправда. – Он снова подталкивает ко мне прошение об отставке. – Тебе надо было уйти, когда представилась такая возможность. Ты разведен. Бросал пить. Ты почти не видишь своих детей. Живешь один. Посмотри на себя! Боже, ты просто развалина! Раньше я советовал молодым следователям брать с тебя пример, а теперь я тебя стыжусь. Ты слишком подзадержался, Винсент…

– Нет, даже не проси.

– Ты уже на той стороне.

– На какой стороне? Не вижу никакой стороны.

– Подпиши прошение.

Я отворачиваюсь и закрываю глаза, пытаясь отделаться от чувства горечи. Чем больше я об этом думаю, тем больше злюсь. Я чувствую, как гнев наполняет меня, подобно пару в двигателе, приводящему в движение поршни.

Кэмпбелл убирает ручку обратно в ящик.

– Ты не оставил мне выбора. Я с сожалением сообщаю вам, что ваш договор с Лондонской полицией расторгнут. Было решено, что вы доставляете слишком много хлопот. Вам не позволят давать показания в статусе сотрудника полиции.

– Какие показания, о чем ты?

Кэмпбелл достает из ящика еще один листок. Это повестка в суд.

– Сегодня в десять утра адвокаты Говарда Уэйвелла прислали запрос о вызове вас для дачи показаний на слушание дела об его освобождении завтра в полдень. Они знают о требовании выкупа и о ДНК-тестах. Они собираются заявить, что, если старший офицер полиции одобрил передачу выкупа за Микаэлу Карлайл, мы должны поверить, что она еще жива.

– Откуда они узнали?

– Это я тебя должен спросить. Они требуют освобождения. Говард Уэйвелл может завтра выйти из тюрьмы.

Внезапно я понимаю. Мое увольнение должно смягчить потенциальный ущерб. На суде я предстану не офицером полиции, а изгоем.

В комнате воцаряется полная тишина. Кэмпбелл что-то говорит, но я его не слышу. В настоящий момент я либо опережаю на десять секунд реальный ход времени, либо на десять секунд отстаю от него. Где-то звонит телефон, к которому никто не собирается подходить.

Покачиваясь на старых пружинах переднего сиденья фургончика, я смотрю в лобовое стекло на сгущающуюся темноту. На щитке взад-вперед, словно танцуя, раскачивается фигурка Элвиса.

За рулем – Синоптик Пит, в шерстяной шапке с усами, как у моржа. Его челюсть постоянно движется, пережевывая здоровый комок жвачки, который он перед этим извлек, как мне показалось, откуда-то из уха.

За моей спиной в фургончике сидят четыре его партнера, называющие себя «исследователями города». Первый – это Барри, кокни, у него только два передних зуба и совсем нет волос. Он спорит с Энгусом, бывшим шахтером, о том, у кого из тяжеловесов-чемпионов самая слабая челюсть. Напротив них сидит Фил, который пытается присоединиться к их разговору, но из-за того, что он заикается, его слишком легко перебить. Самый тихий член команды – Крот – сидит на полу и проверяет веревки и лампы.

– Это последний рубеж, – обращается ко мне Пит. – Сорок тысяч миль труб, некоторым из них сотни лет – торжество инженерного искусства, сравнимое с Суэцким каналом, только о трубах никто не задумывается. Люди просто извергают из себя свою отраву и смывают ее…

– Но зачем их изучать?

Он разочарованно смотрит на меня.

– А разве Хиллари [89] Эдмунд Хиллари (р. 1919) – новозеландский альпинист, в 1953 г. вместе с Норгеем Тенцингом (1914–1986) первым в мире достигший вершины Эвереста. спрашивали, зачем он взбирался на Эверест?

– Еще как.

– Ладно, ладно. Так вот, эти трубы – все равно что Эверест. Это последний рубеж. Сами увидите. Это другой мир. Спустись вниз на сотню футов – и вокруг так тихо, что слышно, как у тебя поры открываются и закрываются. И темнота – совершенно неестественная. Это не то, что здесь, наверху, когда, если подождешь, глаза привыкнут и смогут различать очертания. А там, внизу – чернее черного.

К нам подается Барри:

– Это словно затерянный город. Там есть реки, желоба, фундаменты, гроты, могилы, крипты, катакомбы, укрытия, о которых правительство не хочет распространяться. Это другой мир. Один слой покрывает другой, как горные породы. Когда умирает великая цивилизация: египетская, хеттская, римская – единственное, что сохраняется, – канализация и уборные. Через миллион лет археологи будут копаться в нашем окаменевшем дерьме, поверьте мне.

– И там столько всего лежит, – добавляет Энгус – Чего только мы не находим: драгоценности, вставные челюсти, очки, фонарики, золотые цепочки, слуховые аппараты, губные гармошки, ботинки…