Вадим Плугов - Нектар небес

Лейтенант неспешно расхаживает, зевая и прикрывая ладонью рот. Но это, может быть, вовсе и не за мной, напоминаю я себе, продолжая свой путь к храму знаний. Людей в школе много.

Чтобы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей, переключаю свое сознание на воспоминания об отце. Он научил меня разбираться в воинских званиях, шевронах, погонах, петлицах, нашивках, аксельбантах, и всех, каких только можно, знаках различия, и, конечно же, вместе с дедом, в технике, и, само собой разумеется, в гравилетах. А однажды он принес домой «пэгэшку», выданную ему на службе, заряженную холостыми патронами, чтобы он мог использовать ее для устрашения возможных грабителей и подачи сигнала окружающим людям о нападении на себя. Боевыми патронами ему вне службы пользоваться категорически запрещалось, а на службе их выдавали крайне редко. Но папа все равно вытащил все патроны и учил меня обращаться с пистолетом совершенно безопасным способом, а когда я все освоила и начала лихо прицеливаться по углам своей комнаты, он полушутя-полусерьезно сказал, что мне надо было родиться мальчиком.

Ну не знаю, не знаю, мне, вообще-то, и девочкой совсем не плохо. Затем отец рассказал, что есть еще АГПУМ – автомат газотермический пехотный универсальный модернизированный, который называют «пума», калибра пять с половиной миллиметров, весьма футуристического дизайна и использующий патроны с таким же принципом поражения, как и патроны «пэгэшки», только специально разработанные для автомата. Универсальность позволяет стрелять как на воздухе, так и под водой. Когда я стала задавать вопросы: а какой был автомат до модернизации и может ли пистолет стрелять под водой, – папа, улыбнувшись, сказал, что для первого раза информации мне более чем достаточно. А второго раза уже не было. Через месяц отца не стало. Зато теперь я очень осведомленная в стрелковом оружии девушка. Вообще-то, в Е-Коне стрелковое оружие строжайше запрещено. За это лет на десять сажают в тюрьму, а то и на двадцать, это смотря какое оружие.

Но все эти мысли позволяют уйти от реальности лишь на короткое время. Реальность никто не отменял. Еще никогда я с таким ужасом не подходила к школе, как сейчас. Даже перед самыми страшными контрольными работами, которые мне кажутся теперь просто смешными. Любая контроша намного лучше того, что может сегодня произойти. Наверное, со временем этот животный ужас, буквально трясущий меня в эту минуту, начнет снижаться, но это только со временем. А в настоящий момент меня просто колотит, и я начинаю понимать то, что чувствовала Лена в свой первый день Отбора.

Внезапный порыв ветра срывает желто-оранжевые листья с деревьев и проносит вокруг нас. Смотрю на небо и во все более расширяющиеся прорези в облаках вижу конденсационные следы. Понятно. Дети богатых родителей опять занимались ночью аэрорейсингом – воздушными гонками на спортивных гравилетах – спортгравах. Любимое развлечение мажоров. Это, конечно же, тоже строжайше запрещено законом, но разве им кто-то хоть слово скажет? Вспоминаю, что я их слышала сегодня ночью, но так была погружена в свои мрачные раздумья, что совершенно не обратила на них никакого внимания.

Мы входим в школьный двор через открытые ворота, проходим по нему, поднимаемся среди толпы таких же школьников, как и мы, по ступенькам крыльца, на котором стоят две женщины – лейтенанты «сизов» в женской серой форме с белыми воротниками, по одной с каждой стороны от двустворчатых дверей школы, – и проходим в обширный вестибюль.

Едва только зайдя, вижу стоящего прямо напротив входа Гуся – Гуськова Валентина Юрьевича, учителя биологии и нашего классного руководителя. Невысокого, худощавого, приятной внешности мужчину лет тридцати двух – тридцати трех, с красивой густой светлой шевелюрой вокруг интеллектуального лица. Сердце проваливается в пятки. «А может быть, все-таки не меня?! А может быть, Ленку?!» – звучит в голове маленькая, мерзкая, подлая мыслишка, которую я, стыдясь, прогоняю прочь. Возможно, у Лены сейчас в голове точно такие же мысли в отношении меня, и, возможно, хотя, конечно, нельзя думать плохо о подружке, она их не гонит прочь.

– Здравствуйте, девочки, – спокойно и приветливо говорит нам наш классный.

– Здрасьте!

– Здрасьте!

– Здрасьте! – одна за другой отвечаем мы.

– Кристина, идем со мной к директору, – так же спокойно, но уже не приветливо говорит он.

Ну вот и все! И никаких объяснений уже не нужно! Все ясно и так.

– Зачем? – задаю я вопрос, чтобы услышать ответ, который и сама прекрасно знаю.

– Думаю, что ты и сама прекрасно знаешь зачем, – говорит мне, не теряя спокойствия и демонстрируя предельную честность, учитель.

– Крис, держись! – восклицает Наташка, которая, так же как и я, все уже поняла.

– Держись! – эхом повторяет за ней Ленка, тоже никогда не страдавшая от недостатка сообразительности, а в ее глазах пляшет с трудом скрываемый огонек счастья, излучающий одну только мысль: «Как же хорошо, что это тебя выбрали, а не меня!» Мысль, приносящую ей неслыханное облегчение. Я не могу ее за это винить. Ни капельки. – Может, все еще обойдется и тебя забракуют! – добавляет она.

Буду надеяться!

– Всем нашим привет! – коротко и как можно спокойнее отвечаю я.

– Остальные – в раздевалку и на урок, – командует классный и ведет меня к массивной дубовой двери директорского кабинета, которую открывает без стука и пропускает меня вперед. Слышу, как он закрывает дверь за моей спиной.

Мое ватное тело плохо слушается меня, а сознание как в тумане.

За директорским столом в ярко освещенной комнате со светлыми потолком и обоями и темным полом прямо передо мной восседает директор нашей школы Тимур Тимофеевич Семиреков, он же Тим-Тим. Высокий и статный мужчина лет сорока шести – сорока семи, всегда в безукоризненно сидящем строгом костюме и галстуке. На стене за его спиной здоровенный портрет премьера. Слева от стола сидит, небрежно развалившись в кресле, офицер «сизов», мужчина лет тридцати, с не по возрасту большими залысинами на голове с коротко стриженными светлыми волосами, у него в руках форменная фуражка с кокардой и черный кожаный портфель с блестящей золотистой пряжкой. На плечах погоны с одним белым просветом и четырьмя белыми маленькими звездочками, по две с каждой стороны. Младший ротмистр. Средний офицер. Серьезно. Самое высокое воинское звание из тех, что я видела сегодня. Наверное, командир этого отряда «сизов». Перед столом, спинкой ко мне, стоит стул, а на столе две бумаги. Все это приготовлено явно для меня.

– Здравствуй, Журавлева. Тебе оказана высокая честь быть отобранной в число возможных кандидатов для добровольной уступки тела ради будущего лучших из нас. Гордись! – монотонно и гнусаво директор произносит всю эту ахинею, в которой правдиво только то, что меня все же отобрали, что понимают все присутствующие, и в первую очередь он сам. – Проходи, садись, изучай документы и следуй за представителем конфедеративной власти.