Антон Задорожный - Мы никогда не умрем

– Странно говорить, но я рада знакомству, – сказала она слегка смущенно. Мол, ну извини, дура я была – вспылила.

«Было бы иначе, очнись ты в реанимации. Хотя вряд ли бы тебя довезли», – подумал он, съеживаясь изнутри.

Слишком легко было себе представить, что она могла бы умереть. Да и камер на дороге нет – посадили бы, и все тут. Он был бы не виноват, но все равно испытывал бы вину.

«Слава богу, ты живая», – стучало сердце в его груди.

– Спасибо, я тоже, – сказал он чистую правду, наконец расслабившись. Гнев сменился на милость. – Вас проводить? – Глупо было навязываться, ведь провожают, когда знают, куда идти, но, когда девушка спокойно повела его за собой, неуверенные мысли отступили.

– Да, пожалуйста, – согласилась Люся.

– Как прошел день в школе?

– Знаете, вполне себе ничего. Бежала к подружке, – мигом соврала девушка, задвинув своего парня подальше, – а тут какой-то черт выскочил из табакерки и научил меня летать.

В памяти осталось ощущение полета над дорогой. Никакая жизнь не пронеслась перед ее глазами так, как об этом говорят в кино. Она и испугаться-то не успела. Пока летела, не думала ни о чем: ни о школе, ни о спешке, ни о вечно нервном молодом человеке. Сознание перед лицом смерти расчистилось так, словно все началось с чистого листа.

– Хм, кто бы это мог быть? – Николай притворился задумчивым, заботливо стряхнув снег, набившийся в капюшон Люсиной куртки. «Теперь порядок», – довольно решил он.

– Ума не приложу. Хотя знаю я одного Шумахера. Говорит, что школьниц сбивать – это его хобби…

Они шли к ее дому, и снег хрустел под ногами. Пока они говорили, метель прекратилась, но он все равно обмотал свой пахнущий туалетной водой шарф вокруг ее шеи, чуть тронутой загаром из солярия. Он заботился о ней, как молодой человек, и она приняла его заботу, как подобает девушке. В тот день оба были настоящей парой, объединенные одним секретом на двоих. Увидев впереди ее пятиэтажку, он загрустил, подумав, что все скоро закончится. Сядет в машину (если ее еще не угнали), сиденья которой давно замело снежной пылью, приедет домой, где его будет ждать верный пес, чашка молотого кофе и горячая ванна. Вот и вечер наступит. Поспит, а там и на работу пора. Не жизнь, а малина!

Возле парадной зазвонил «дебильник»:

– Ох, погодите. Я должна ответить.

«Родители? Парень? Почему для меня это важно?» – подумал Николай, закурив сигарету, что на самом деле лишь повод, чтобы не смотреть ей в глаза.

– Привет, милый. Я уже почти дома, скоро…

– Почему так поздно? Ты с кем, и когда придешь?

– Через полчаса, не раньше.

– Мы так не договаривались!

– Ладно, все, счастливо, – ответила она и с удовлетворением закончила этот короткий разговор. Ей стало душно.

– Быстро вы, – обронил Николай, чигнув недокуренную «сижку» в молочную пустоту.

– Ну… – Смущенная улыбка новой подруги осветила всю его оставшуюся жизнь. – Бывают в жизни огорченья – вместо хлеба едят печенья.

– Понятненько. Какие дела?

– Проводишь меня, просто до площадки? – спросила она, как спрашивают тех, кому хотят начать доверять.

– Это можно. Только зачем?

– Поймешь позже.

– До чего же ты загадочная. Пошли.

Оказавшись в подъезде, стены которого были окрашены розовой эмульсионкой, они поднялись на третий этаж.

– Слава богу, у тебя тут кошаками не воняет, – заметил он, сам не зная зачем.

– Март еще не наступил, рановато. Ну… а мне, пожалуй, пора, – сказала она, засмеявшись и смущенно выстукивая сапожками снег из-под подошв.

– Пожалуй.

– Вот тебе твой шарф. – С этими словами Люся обмотала его голову шарфом, как носят платочки бабушки.

– Эй, это за что?

– За Фосю, – ответила девушка игриво, чувствуя, что ей будет не хватать этого запаха.

– Ладно, Люся, не урчи, – усмехнулся он в ответ, впервые назвав красавицу по имени.

– Ну, было приятно.

– Ага, – согласился он.

Пока она чеканила каждый свой шаг по ступенькам вверх, он думал, и внутри него натягивались жгуты. Канаты и веревки. Перед тем как достать из своего рюкзака ключи, она обернулась. И дело вовсе не в том, что за дверью ее ждали вечно пьяный папа и мама, постоянно требующая от дочки психологической поддержки, а в том, что здесь, в холодном подъезде, ей было интересно открывать в себе мир новый, узнавая чужой.

– А чего не уходишь?

– Кто понял жизнь, тот не торопится.

– Забавно. У нас… что-нибудь еще намечается?

– Скажем, сегодня ближе нас двоих больше никого и нет.

– А номер чего не спрашиваешь? – спросила она оценивающе и с надеждой.

– Зачем? – ответил он, заметив, как она расстроилась. – Теперь я знаю, где ты живешь. Так что…

– Буду ждать, – просветлела она, послушная и счастливая.

– Спасибо, – поблагодарил он и зашагал вниз, заметив собственную улыбку. Ништяк. Подобный кайф он испытывал, когда ему было двадцать.

Тогда он учился на инженера и гулял с Варварой, девушкой с рыжими волосами и веснушками. Она носила джинсы и слушала Дэвида Боуи, тогда как он предпочитал «Зоопарк» и «Кино», но им было хорошо вместе. Позже Варя уехала на несколько лет со своим дядей в Анапу, где тот имел политический вес и пригрел ей местечко. Подобный стратегический ход задевал Колю в морально-этическом смысле – казалось, что она выбрала бабки и удобную жизнь вместо любви и обыденности, предала. Он назвал ее решение уехать с дядей лицемерием. Как бы то ни было, влюбленные, не договорившись между собой, разминулись, и затем Варя исчезла из его жизни. То ли дядя не одобрил музыкальные вкусы Вареньки, то ли еще что, но, когда Николай смирился с потерей любимой и собирался сколотить карьеру, она вернулась.

Он повстречал ее на автобусной остановке, с иной прической, но все тем же колким взглядом и пофигистической улыбкой. В сопровождении скользящих мимо трамваев и хохота ребятишек, которым в недалеком будущем выпала карта стать героиновыми наркоманами 90-х, эти двое взяли шампанского и пошли гулять по крышам Лиговского проспекта, встречая ГКЧП вместо рассвета. Романтика!

Новость о том, что девушка, которую он некогда любил, избрала путь профессиональной шлюхи, стала последней каплей их былой любви, выпитой, как та бутылка шампанского, оказавшейся аперитивом к закату Советского Союза. Тем вечером молодого человека не интересовало ничего: ни он сам, ни будущее его изнасилованной страны, ни тем более какую музыку теперь слушает Варвара, ставшая совсем другой. С той поры на полотне ночных небес поблекли все звезды. Хулиганы выцарапали на нем слово из трех букв, порвав фиолетовую красоту на тряпки.

Нельзя было сказать, что он ожесточился, нет. Скорее, стал безразличен ко всему. Поэтому, когда на заводах перестали платить деньги и еще до того, как народ стал платить по счетам спиртом на крови, а Ельцин положил голову на рельсы (ой, этого так и не произошло), Николай ушел в криминальный бизнес. Семьей он так и не обзавелся, значит, рисковать нечем. Он участвовал во многих встречах, сделках и разборках, и если чем-то мог похвалиться, то лишь тем, что никого не убивал за все эти шальные годы. Девяностые, на его взгляд, оказались парадоксальным временем, где никому нельзя было верить, и в то же время честное слово ценилось настолько, что за вранье убивали…