Александр Перемышлин - Метель

– Конечно, я тебя боюсь, – сел ко мне на больничную койку Док. – Явился неизвестно откуда, не помнишь ничего, проявляешь необоснованную агрессию. Есть повод волноваться.

Логичный сукин сын! Врач был неприятно убедителен.

– Я говорю о другом…. – на этом месте меня вновь содрогнуло от волны воспоминаний. – А как ты это делаешь?!

– Что?

– От твоих рук исходит такая энергия! Тепло, электричество. Я же помню! – в очередной раз вооружился я этим словом.

Врач не хотел объяснять, но понимал, что деваться ему некуда.

– Я учился кое-каким практикам, – единственное, что сказал он, будто веря, что его ответ вполне себе исчерпывающий.

В кабинет вошла моя солнечная незнакомка. В ее руках лежал поднос с едой. С долгожданной едой! Голод просто выл во мне, подобно ветру за окном. Едва переступив порог комнаты, она тут же заулыбалась, заставляя меня испытывать… кажется, это было стеснение.

Доктор, скорей всего, наказал ей следить за мной и принести еды по пробуждении. Но сейчас он видел нашу взаимную реакцию и не удержался от комментария:

– Ты смотри, как раскраснелся! – начал он еще больше топить меня в океане стыда. – Девушек что ли ни разу не видел?

Я старался выглядеть серьезным и оскорбленным одновременно:

– Меня только что откопали из-под снега!

Доктор улыбнулся моей попытке, одобрительно кивнув головой. Мне же показалось, что он готов уже закопать меня обратно, если я продолжу вести себя так нестабильно.

– Прости меня, Док, – опустил я голову. – Я сам не свой.

Вместо слов, врач похлопал меня по плечу. Он прекрасно понимал, что даже эта фраза не может описать моего состояния. Ведь возникает вопрос, а какой я, когда «свой»?

– Надо было раньше тебя выпустить из комнаты, – хотел ответно извиниться Док, но меня увлекли воспоминания, только что проявленные во сне, поэтому я перестал его слушать.

Снег, ветер… Откуда этот сюжет? От моего пребывания на окраине города? Снег падает на лицо, обжигая кожу…

В голове рисовалась картина идущего человека. Вокруг простиралась ночь, а классические черные брюки и белая рубашка совсем не согревали. Всюду неистово кружил снег, на волосах – изморось. Галстук то и дело стремился улететь вместе с порывами ветра. Замерзшие ноги, одетые в легкую обувь, ступали по холодному асфальту. И мне стало очень жалко этого человека. Он гордо держался, несмотря на снежную атаку, нещадно хлеставшую его щеки, покрытые мелкой щетиной, но опущенные плечи и полные досады глаза выдавали его усталость.

– Ау! Ты где? – послышался сквозь видение голос доктора. Я пытался отмахнуться от него, но картина бредущего сквозь снег парня начала таять, возвращая меня обратно, и это заметно разозлило меня.

Док, почуяв мою возможную буйную реакцию на его вмешательство, предусмотрительно сделал шаг назад, но я только потряс тяжелой головой, разгоняя туман видения. Удивляться ему у меня не было сил, слишком эмоциональным выдался день… Истощающим. Видение уступило место сознанию, спрятавшись в темных коридорах мозговых извилин, в комнате снова стало светло. На меня смотрели два вопросительных лица.

Молодая помощница доктора с недоверием в голосе спросила:

– И часто с ним такое?

– Сегодня у него какое-то обострение, – ответил ей врач.

Меня задевало то, что они общались так, словно меня тут не было.

– Я вам еще покажу, что такое обострение, – проворчал сам себе под нос.

– Бу-бу-бу, – передразнила меня девушка, выбив из колеи.

Захотелось и ударить ее, и рассмеяться одновременно. Я выбрал глупое молчание.

– Вот твоя порция еды, – радостно заговорил Док, – а вот и еще одно лекарство.

Врач достал очередную склянку с чем-то мутным внутри.

– Это что за отрава?! – внезапно выпалил я от одного только вида лекарства.

– Ты просто пей и не болтай, – был мне ответ.

Я поднял обе руки, сдаваясь, после чего принял поднос с горячей едой, один запах которой набивал рот жадной слюной. И это, пожалуй, был лучший момент за сегодняшний день.

– Ах, да, чуть не забыл. Вот, нашел для тебя. Хотел вручить утром, но…

Доктор вытащил из своей сумки небольшую по размеру, но толстую книгу. Ее матовая поверхность поглощала свет ламп. Я принял подарок от врача и начал вертеть его. Сине-серая обложка не содержала никакой информации, кроме единственного символа – перекрестья нескольких линий: длинная ось, заканчивающаяся разветвлением на три части, и пересекающие ее две симметрично изогнутые линии. Знак в своей простой условной манере напоминал одновременно несколько фигур: и дерево, и какое-то страшное живое существо, и насекомое, и еще что-то… Не самая привлекательная картинка для лицевой стороны книги. В правом верхнем углу книги приводилось имя автора – Михаил Гривин.

Я вопросительно поднял глаза на Доктора.

– Михаил?

– Ага, отец Михалыча… – загадочно подмигнул мне доктор и направился к выходу. Вслед за ним вышла и его белокурая помощница.

Оставшись в одиночестве, я провел пальцами по ровной поверхности книги и перевернул ее. На тыльной стороне оказался еще один символ – закручивающаяся спираль… Вернее лабиринт или нечто подобное. Ниже давалась короткая аннотация, которую я не стал читать: узнаю содержание книги из самой книги, а не благодаря рекламному тексту. Меня охватил невероятный трепет. Подарок Доктора заставил мои руки дрожать. И это было еще одной загадкой. Но хотя бы здесь я был уверен, что смогу найти ответ внутри книги.

Открыв ее, я попал на авантитул, повторяющий название книги в виде непонятного символа и имя автора, которое вновь заставило меня содрогнуться. Ниже я увидел логотип издательства и указание на город, в котором была напечатана книга, – Сидней, Австралия.

Так вот, что делали родители Михалыча здесь, в Сиднее! Михаил Гривин приехал сюда из России, чтобы издать на английском языке свою книгу.

По коже пробежал мороз от надвигающихся мыслей. Писатель со своей женой прибыли в столь далекую для них страну, чтобы чем-то поделиться с местными, думая о будущем, и, наверное, волнуясь. Но здесь их настигла катастрофа, навсегда изменившая мир. Амбиции, планы… все ушло в небытие. Лишь кучка везунчиков в заснеженном городе.

Мне вдруг стал окончательно понятен простой и драматический порыв Мыхалыча оставить имя отца в качестве своего – все, что осталось от никогда не виденной родины.

Не в силах больше думать об этом, я перевернул страницу и начал читать то, что было озаглавлено как «Предисловие»:

«Однажды в детстве я услышал фразу, которая на тот момент показалась мне странной: «чтобы увидеть суть, надо сорвать личину», – начинался текст книги. – Это сказал соседский парень, которого крестили в тот день. Крестили не формально, как теперь, а по-настоящему: со смертью, катабасисом и воскрешением. Уже тогда я слышал о столь важных понятиях, как «Судьба», «Счастье», «Предназначение», которые выражались игрой «сути» и ее многочисленных «ликов».