Игорь Галеев - Душегуб. Психоэма

Остальные «возмущенные» до поры помалкивали, помня, что сами имеют достаточно грешков, на которые я могу при необходимости сурово указать. И им приходилось досыта, втихую, набалтываться о «развращенности и пагубном влиянии» Векового. Заходя в учительскую, я заставал там доблестных дам в самой что ни на есть боевой словесно-эмоциональной форме. Увидев меня, они, естественно, смолкали, но по довольным, оживленным лицам можно было легко догадаться, что единодушия и взаимопонимания наши оппозиционерки достигли полнейшего.

У нас узаконилось, что Савина и К° считали учительскую своей резиденцией, здесь вырабатывалась стратегия и тактика, сюда поступали сведения о противнике: местонахождение, внешний вид, форма деятельности, манеры, речь, фамилии присутствующих…

В учительскую я стал заглядывать лишь по крайней необходимости. Сергей Юрьевич напротив – разыгрывал роль слепого; расспрашивал савинцев о делах, делился своими впечатлениями, даже советовался, чем и вызывал у неприятеля еще большую ненависть.

Каким-то подпольным образом савинцы разузнали, что Сергей Юрьевич лежал в психбольнице. Им не были известны причины, по которым он туда попал, да и был ли он там точно, они наверняка не знали, но твердо верили, что был, и теперь «еще непреклоннее убедился в своей правоте каждый здравомыслящий человек» – как конфиденциально заявила мне Валентина Марковна.

– Вековому категорически противопоказано доверять детей! Ему-то не придется отвечать, отвечать будем мы, Аркадий Александрович! – вперившись в меня убедительным взглядом, заключила она.

– Но, Валентина Марковна, откуда вам стало известно, что Вековой лежал в той больнице? Источники вполне верные. Я не могу назвать имя, так как давала слово этому человеку… Но уверяю вас, Аркадий Александрович, я сплетен не собираю и собирать не собираюсь. А Вековой серьезно болен! Психически!

По всему было видно, что прошло несколько минут, как она узнала эту новость.

– Видите ли, Валентина Марковна, когда человек попадает туда, – я сделал выразительный жест, – его медики держат на учете и, естественно, если ему нельзя заниматься педагогикой, то он и не будет ею заниматься, по крайней мере, официально. У Векового документы в порядке, вы понимаете? Вам прекрасно известно, что я не люблю

голословных обсуждений кого бы то ни было, и хочу вас попросить, чтобы вы впредь не жаловались на Сергея Юрьевича по пустякам.

Валентина Марковна не сдавалась:

– Но он не соблюдает учебную программу! Он не дает заниматься ученикам по другим предметам! Культ какой-то! А что за разговоры затеваются по вечерам в кабинете литературы? Разложение! И очень странно, что вы его защищаете, может быть, он как-то одурманил вас, завоевал вашу симпатию… Но если вы, Аркадий Александрович, будете потакать его антипедагогическим опытам, то… пусть мне будет хуже… – Валентина Марковна выдержала значительную паузу. – Да, хуже! Вы имеете власть… но я буду добиваться отстранения Векового от педагогической деятельности!

Ее заявление, явно заранее отрепетированное, вывело меня из себя:

– Как вы смешны, боже, как вы смешны, Валентина Марковна! Вы что думали, что я испугаюсь? Вековой открывает ребятам глаза на мир, на историю, он учит их жить красиво, с целью, с мыслями, он учит их, в конце концов, быть людьми! Людьми, понимаете? Нам только сниться могли такие учителя! Боже, какое невежество! – спешил я, соскочив со стула. – Вы живете какими-то зазубренными понятиями о человеке и об обществе. Поймите, он детей заставляет разумно сомневаться в той белиберде, которую мы тут с вами до него несли. Он учит их искать истину, а мы их делаем автоматами! И теперь вы вредите, а не он! Вы палки в колеса истории вставляете!

Я задохнулся исступлением. И откуда у меня этот образ колес истории выскочил? Минуты две я, успокаиваясь, смотрел на нее, думал, что уйдет. Но Савина продолжала деревянно сидеть, тарабаня по столу сухими пальцами. Я пришел в себя и ясно проговорил:

– Мне на Векового больше не жалуйтесь. Я не мальчик, сам могу разобраться, и если нужно будет ответить – отвечу, не пугайте. А если и теперь ничего не поняли, то, увы, не судьба!

Зря так бурно я сорвался, моя речь нисколько не охладила и не вразумила Савину, наоборот, словно в атомном реакторе, в учительской вызревала критическая ситуация.

Взрыв был неминуем.

Почему они невзлюбили Векового?

Редкий, яркий талант – вот единственная причина их тщедушной ненависти.

Обычно молодые, женщины, в отличие от своих сверстников-мужчин, открыто и искренне ценят оригинальный талант, а с возрастом, обременяясь профессиональным опытом, врастая в корсет житейских убеждений, многие лица и того, и другого пола, а особенно те, кто считает себя незаменимым специалистом, знатоком жизни, всячески стараются препятствовать любому дерзкому начинанию. Вынужденная переоценка ценностей в пользу защиты прожитой жизни, высмеивание юношеского максимализма с позиций здравого смысла, а главное, бездарность – вот что неминуемо вызывает косность и зависть по отношению к способному коллеге. У женщин за сорок снисходительное отношение к таланту вы можете наблюдать сплошь и рядом, да и осемьяненные мужчины в последнее время не составляют исключения. Впрочем, я отклонился.

Не стоило мне рассказывать о конфликте с Савиной Вековому, но я привык делиться с ним всем, и в тот же день Сергей Юрьевич узнал, что «всплыла психбольница».

– Это самое неприятное, а все их шушуканья – чепуха, – задумался он, – мне они навредить не могут, вам разве, Аркадий Александрович, вы бы меня не защищали? Я молод, а вы… Ну, не обижайтесь! Я неудачно пошутил. Черт с ними! Мамонтовцы, сталинцы, савинцы – мало ли? А вы, я слышал, тоже меченый? Вас, говорят, выслали… выжили из Подмосковья за планы, и еще вы, кажется…

– От кого ты слышал?

– Ну, Аркадий Александрович! Вы задаете ненужные вопросы. Вспомните, чуть успел я появиться в поселке – мой драгоценный интим в мгновение ока стал общественным достоянием, а вы здесь, слава Богу, не первый год. Наши дамы наверняка знают цвет ваших пяток, не говоря уже о буйном прошлом. Из верных источников узнал, извините, фамилии назвать не могу – дал слово, – разводя руками, по-савински заключил он.

Я коротко рассказал ему свою историю.

Да, действительно, в свое время я пришел к закономерному выводу: составлять планы уроков необходимо начинающим учителям, да и то первые один-два года. Мы загнаны в тиски жестких формалистических требований, которые не дают заниматься творчеством, то есть планировать свой урок не заданно, а произвольно, в зависимости от мышления и знаний учителя, сложности темы и индивидуальности учеников. Не секрет, что учителя перегружены «общественными обязанностями», контролем людей, которые зачастую никогда не имели собственной педагогической практики или имели ее при царе Горохе.