Кирилл Ластовец - Остаться на грани

– Это неправильно, мы делаем ошибку, – затараторила она.

– Извини, прости, Сусанна, я не хотел тебя обидеть, – я уже и не помню какие еще глупые слова я там лепетал, пока не был оглушен ее единственной короткой фразой, прогремевшей, как гром среди ясного дня.

– У меня есть парень, – ее слова прозвучали тихо, но в моем сердце они отозвались громким эхом, – ты – хороший, мне интересно с тобой, мне хорошо и весело с тобой, но как с другом.

Все слова словно забылись, я не мог ответить ничего подобно немой рыбе в глубоких буйных водах внешне спокойного Босфора.

– Ты пойми, ты мне нравишься, и я даже полюбила тебя за то непродолжительное время, что мы знаем друг друга, – вдруг прозвучавшие ее эти слова неожиданно дали мне какую-то надежду, мне хотелось верить, что все это было шуткой, флиртом, женским заскоком или чем-то из этой оперы, но она продолжила, – полюбила, как брата…

У нас в это время в прежние года уже обычно выпадали сугробы снега, и на улице стояла волшебная атмосфера близящегося праздника. Но в Стамбуле зима долгое время не собиралась приходить. До двадцатых чисел декабря я бегал на работу под хмурым дождливым небом и каждый вечер сушил кроссовки на батарее. Так как денег на хорошие сапоги я еще не скопил, отдав предпочтение не столь необходимому пальто, то приходилось мне ходить в том, в чем я приехал сюда летом. Но однажды снег на удивление всем жителям города посыпал. Это случилось без предупреждения, без предварительных заморозков – просто заснув прошлым вечером при десяти градусах тепла, на следующее утро город проснулся уже при минусовой температуре. Впервые здесь на юге я видел снег. И эта снежная атмосфера отдавала чем-то родным, я словно очутился в Крыму, успев порядком соскучиться по родине за эти полгода. Этим утром я шел на работу в свой ресторанчик, будучи воодушевленным как никогда. Рана, нанесенная моему сердцу самим же собой за свою же детскую наивность, начинала понемногу затягиваться. Я старался не думать о Сусанне, и к счастью она больше не появлялась в кафе. Один раз я видел ее подруг, но они были сами. Я был благодарен ей за то, что она не вызывала своим появлением излишнюю боль в моей душе.

– Тебе нужно заняться каким-нибудь делом, по-настоящему настолько интересным, чтобы забыть и не думать об этих бабах, братан, – говорил мне частенько Ильяс. Но пока я не знал, чем себя занять, что меня ждало впереди. Я продолжал работать официантом на Асматуллу-бея, получал свои гроши, которых мне хватало лишь на пропитание и немного на одежду. Просить больше у Асматуллы-бея смысла не было – я видел, что бизнес его в последнее время становился все более убыточным. То, что он держал меня у себя, было уже большим участием с его стороны. Проводя весь день за беготней между столиками, я то и дело поглядывал за окно и боялся, чтобы эта зимняя сказка не растаяла за один день. И к моему счастью, когда я возвращался домой, снег все еще продолжал падать. Мне почему-то захотелось поставить в плейере классическую музыку, а не привычный рок, и под «Реквием по мечте» я добрался домой. Хоть я и был в наушниках, но казалось, что все люди вокруг слышали эту музыку, и толпы людей, словно сговорившись, в нужный момент то ускорялись перед глазами, когда музыка нарастала, то замедлялись, в моменты успокоения оркестра.

Дядя Энвер был дома и встретил меня горячим кофе. Голодным я как обычно с работы не был, но от курабьешек (рассыпчатых печенек) с турецким кофейком не отказался. Мы уютно устроились на прогретой чайником кухне с паром под потолком.

– Завтра мне нужно будет на какое-то время уехать, Карим, – завел дядя беседу.

– Куда? – откусил я печенья и запил его горьким напитком.

– Да по делам нужно будет съездить в другой город. Уеду я рано утром, не знаю сколько там задержусь. Чтоб ты не переживал, а то мало ли, кинешься искать меня, тревогу поднимешь. Оно мне не надо, – усмехнулся дядя.

– Что-то случилось, Энвер-а́би? – еще с тех пор, как я зашел домой, мне он показался каким-то озабоченным.

– Да нет, ничего, что тебя должно было бы беспокоить, – он улыбался, но эта его улыбка была какой-то неестественной.

Внезапно из прихожей раздался грохот – словно какая-то дверь с силой захлопнулась. Зашумели незнакомые турецкие мужские голоса. Раздался топот кирзовых сапог, и тут же дверь на кухню громко распахнулась, в комнату вбежало человек пять в военной форме и с автоматами. Подбежав к нам, они грубо ткнули нас лицами в стол, с которого на пол покатились чашки, и горячий кофе пролился прямо на мои штаны. От внезапного ожога кипятком я аж вскрикнул и тут же получил дулом по шее. Мы были обездвижены. За этими ребятами в комнату уже размеренной походкой вошел полицейский.

– Кто здесь Энвер Алимов? – сурово спросил он.

– Я, – подал голос дядя. В этой ситуации, скорее всего, отпираться было бессмысленно.

– Вы задержаны за торговлю наркотикам и будете осуждены по законам Турецкой Республики, и никакие ваши посольства вам не помогут!

Дядю тут же резко подняли, словно беспомощного щенка, и легко скрутив ему руки за спиной, застегнули на запястьях наручники.

– Я ни в чем не виноват! Это – ложь! – запротестовал вдруг дядя, что мне показалось лишним, так как турки особо не церемонились с ним. Ему тут же заехали прикладом в живот, и он согнулся пополам. Все произошло не более чем за пять минут. Дядю Энвера уволокли, ушли и спецназовцы, пригвоздившие меня к столу дулами автоматов, а полицейский, оставшись со мной, лишь задал несколько общих вопросов, но задерживать не стал. В голове у меня творилась сущая каша и неразбериха. Единственное, что я сумел понять и запомнить из его слов после его ухода, было то, что в причастности моего дяди к наркотрафику он не сомневался, а на счет меня он точно знал, что я был не при делах.

Оставшись один, я еще долго сидел, замерев на месте, за кухонным столом, пытаясь осознать все то, что сейчас произошло. Со мной опять повторилась та же самая ситуация, полгода спустя. Сначала я был свидетелем задержания своего отца, а теперь вот при мне снова словно цунами по квартире дяди Энвера прошлись турецкие полицейские и взяли его под стражу. Не знаю точно, сколько времени прошло от их ухода, но отчетливо помню, что разлитый на мои штаны кофе уже успел высохнуть, когда меня вернул в реальность телефонный звонок. На том конце трубки раздавались судорожные всхлипывания и плач:

– Ты можешь сейчас ко мне приехать?.. Мне плохо… я не знаю, что мне делать… – это была какая-то девушка.

– Кто это?

– Ты не узнаешь меня, – вдруг взвыла она, – Сусанна…

Не сразу я узнал в этом рыдающем, надрывающемся голосе Сусанну, всегда задорную и смеющуюся в моей памяти.