Валерия Анненкова - Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

– Дедушка, прошу, не сравнивай меня с ними.

Обиженно поджав губу, она даже не соизволила повернуться к нему, продолжив смотреть в окно, наслаждаясь чудесным зимним пейзажем. Как прекрасно было на улице! Зима царила везде, окутывая природу морозным дыханием. Деревья, еще не до конца сбросившие золотистую листву, были накрыты толстыми слоями снега, напоминавшими белые шубки, земля, которая должна была излучать тепло, была спрятана под светлым хрустящим ковром. Холодный ветер безжалостно цеплялся к чете Лагардовых, садящихся в карету, особо задевая подол платья Анастасии Николаевны.

Как только Анна заметила их, тут же переменилась: уставший от «допросов» взгляд снова воспылал огнем интереса, а сердце заколотилось в груди. Она сделала еще шаг, прижавшись к холодному окну, с утра покрывшемуся легкими узорами.

Василий Иванович это видел и прекрасно понимал, что могло вызвать у нее это неожиданное и необдуманное действие, этот порыв. Он знал, если бы окно было открыто, то Анна сразу бы, не сомневаясь ни на секунду, прыгнула. К счастью, этого не произошло.

– А я и не сравниваю. – Граф подошел к окну, снисходительно взглянув на опечаленную девушку.

– Почему так несправедлива жизнь? – вдруг спросила она, опустив голову на плечо дедушки.

– Потому что, родная моя, это жизнь, и в ней не бывает справедливости.

Она уткнулась носом в пиджак мужчины, содрогаясь от беззвучных рыданий и… слабости? Да, слабости, граничащей с беспомощностью. Лагардов был женат на ее сестре, и Анна ничего не могла сделать с этим. Даже если бы солнце упало в море, и земля разверзлась в пламени, судьба не преподнесла бы ей ни малейшего шанса, способного породить одно из самых сильных чувств в мире – надежду. Нет, этого не произошло бы никогда! От осознания этого, Анне хотелось сходить с ума; битья в безумной истерике, царапать стены, ломая ногти до жуткой боли, кусать губы в кровь, и молиться… Ей оставалось только молиться. Но кому? Бог бы не услышал этих молитв, ибо не позволил бы разрушить счастливую семью. Значит, просьбы девушки мог услышать только Люцифер. О, если бы она только могла продать душу дьяволу за одну возможность коснуться губ Александра Леонидовича своими, прижаться к нему и не отпускать хотя бы день… хотя бы час… хотя бы минуту…

– Анечка, – отвлек ее граф, – послушай меня, старого дурака. Я знаю, что ты любишь его, я вижу это. Я – не твои родители, склонные замечать во всем разврат! Послушай, в этом нет ничего преступного. Хочешь – люби! Но, умоляю тебя, будь благоразумна.

– Обещаю, дедушка…

Вечером, после похорон, когда дневной свет иссяк, уступив власть очаровательному мраку ночи, ведущей за собой вечных спутников – серебряный серп луны, освещающий искрящийся снег, и алмазные звезды, усыпающие темно-синее небо, уподобляя его короне царицы, все семейство Усуровых собралось в зале. Явились все, кроме Анны, решившей остаться в своей спальне.

За широким столом сидел Николай Васильевич, нервно постукивающий пальцами по лакированной поверхности. Рядом, сложив руки на его плечах, стояла Мария Романовна, постоянно смотрящая на сестру – Ольга Романовну Марисову. К слову сказать, она была старше графини Усуровой на три года, двенадцать лет жила в Париже вместе с мужем – генералом Фоливе, после смерти которого осталась совсем одна. Ольга Романовна была очень похожа на сестру: такие же глаза, нос, губы… Только цвет волос был более темный, немного пепельный, не искаженный сединой. Да и характер у Марисовой был намного спокойнее, чем у ее сестры. Правда, при этом, за долгие годы она сумела заработать репутацию весьма вольнодумной женщины. Сейчас же она сидела в кресле и, подперев голову, внимательно смотрела на пляску огня в камине. Искры пламени отражались в ее блестящем темно-сером платье, соответствующем последнему писку парижской моды.

На диване уставший от всей дневной суеты сидел Василий Иванович, облегченно запрокинув голову назад. Он прекрасно понимал, для чего его старший сын решил собрать всех, какой разговор предстояло пережить ему.

В зал вошел младший сын Василия Ивановича – Михаил Васильевич, уже года четыре как являющийся вдовцом. Светлые волосы младшего Усурова в полумраке вечера казались намного темнее, чем были на самом деле, светло-желтые глаза с зеленым отливом блестели в свете каминного огня, бледное лицо выражало лишь одно – недоумение… он не понимал, по какому поводу его брат решил собрать всех.

Недовольно поправив рукав темного пиджака, мужчина сел за стол, рядом с Николаем Васильевичем.

– Что заставило вас, дорогой брат, отвлечь нас от обыденных дел?

– У вас были дела? – надменно спросил Николай Васильевич. – Небось, опять вы, любезный Михаил Васильевич, засиживались перед своими дурацкими книжками по… медицине. Так кажется?

– Не все ли вам равно? – мужчина окинул брата бессмысленно-философским взглядом, намекнув на свое интеллектуальное превосходство. – Вам бы стоило прочесть хоть одну книгу о науке, хоть немного поинтересоваться будущим!

– Так вы видите будущее в неясных предположениях ученых, этих высокомерных зазнаек, каковым сами отчасти являетесь? – злобно произнес Николай Васильевич.

– Я вижу будущее, в первую очередь, в бесконечных возможностях человека открывать что-то новое, интересное! – вспылил Михаил Васильевич, заметно повысив голос. – Вам бы тоже не помешало изучить что-то новое о воспитании детей… Быть может, тогда Анна и не позволяла бы себе подобные вольности, если бы вы правильно воспитали ее!

– А что вас не устраивает в ее воспитании? – вмешалась Ольга Романовна, недовольно вскочив с кресла.

– Слишком уж она дерзко ведет себя в обществе. – Пояснил Михаил Васильевич. – Эти ее действия… эта походка, приковывающая взгляд к, скажем так, не самой приличной части силуэта… этот самоуверенный тон, скрытый под ангельским голосом… эти ее слишком откровенные наряды… – он замолчал, на какой-то момент всем показалось, что в его высказываниях таилась симпатия или даже… некое одобрение поведения девушки.

– Вы считаете это преступлением? – смеясь, спросила Ольга Романовна.

– А чем же еще? – послышался голос вошедшей в зал Натальи Михайловны Кезетовой.

Это была женщина двадцати пяти лет высокая до безумия тощая, настолько, что невооруженным глазом можно было разглядеть кости, буквально торчащие из слабых рук, выпирающие вены на шее и запястьях, впалые щеки, выструганный нос, большие круглые карие глаза и тонкие изогнутые брови. Можно было подумать, что под ее темно-зеленым платьем не было ничего, кроме кожи и костей. Будучи дочерью Михаила Васильевича, она не особо была на него похожа, скорее на покойную мать, которой была обязана своим телосложением. Редкие ее светло-русые волосы небрежно торчали из сложной прически, добавляя образу женщины некую растрепанность. Для матери четверых детей она выглядела слишком строгой, слишком злой.