Рина Шеллер - Опасная иллюзия

– На вас сглаз, Альбина Александровна, – строго сказала эта уже немолодая женщина, всем своим видом напоминающая не то сиделку, не то учительницу начальных классов. Всегда одета в простое платье, с короткой стрижкой, которая совершенно не красила её полное деревенское лицо с рязанским румянцем.

– Да будет тебе, – усмехалась в ответ Вишневская, – кто в наше время ещё верит в заклятия и проклятия? Так и представляю себе заголовки светских журналов: «Альбина Вишневская ходит к бабкам»!

Татьяна ничего на это не ответила, хотя и могла напомнить своей хозяйке, что, по большому счёту, актриса никого не интересует – ни колонки «жёлтых» изданий, ни режиссёров, никого. Но это было бы слишком жестоко по отношению к истеричной Альбине, полностью погружённой в свои проблемы, одинокой и выброшенной за борт той жизни, к которой она привыкла.

Альбина села за стол и с тоской обвела взглядом свою модную кухню, в которой всё чаще и чаще стала проводить ночи. Каково было признаться самой себе, что ты больше не востребованная актриса, а так, второй сорт, типаж, вышедший из моды? Именно эти слова ей сказал «открывший» её режиссёр, её собственный отец. Она помнила каждое слово, которое он ей произнёс на прощание, каждое движение его лица.

– Понимаешь, ты – не актриса, – тоном врача, стаящего неутешительный, но окончательный диагноз, сказал великий Александр Вишневский. – К сожалению, я слишком поздно это понял, я жалел тебя, – слова лились как зловонная жижа в канализацию, и женщине казалось, что ещё слово, и она закричит. – Посмотри на себя, хоть я – твой отец, но я вижу, что ты не способна ни на какую значимую роль. Тебя только в эпизодах снимать, – коронная фраза великого маэстро, означавшая, что актёр, сидящий перед ним – полная бездарность. – Или в рекламных роликах, что в принципе, одно и то же.

– С каких это пор ты стал избирательно относиться к своим актёрам? – всё же спросила Альбина. – Я снялась у тебя в нескольких фильмах, и ты неплохо на них заработал.

– Это – в прошлом, – сухо заметил режиссёр, – Альбина, мне надоело выслушивать в кулуарах смешки, что я снимаю свою бездарную дочурку и не даю дорогу молодым талантливым актрисам, скоро мне это начнут говорить в лицо.

– Я снималась не только у тебя! – выкрикнула женщина. – Но и у других режиссёров, и они были довольны мною. Никто меня с грязью не смешивал, как… ты. – Она с ненавистью посмотрела на отца, чувствуя, что весь её гнев его мало трогает.

– Альбина, – голос звучал непривычно тихо, но оттого казался безжалостным, – довольно. Мне надоело выслушивать твои истерики. Мне надоело читать в газетах про твои художества. Если ты что и умеешь, так это портить себе репутацию.

– Кто в наше время ещё думает о репутации? В особенности, в шоу-бизнесе, – женщина нервно закурила. – Если хочешь знать, скандалы – это наш хлеб, папочка. Без этого наши фильмы никому не нужны, мы сами не интересны. Кому интересно читать про ангелов?

– Однако я всё ещё твой отец, прошу не забывать, – Вишневский сурово посмотрел на дочь. – И мне невыносимо видеть, что ты запуталась в своей жизни, ты как песчинка, которую носит ветер по безлюдному пляжу.

– Это – реплика из твоего очередного фильма? В котором мне нет места, – Альбина выделила последнюю фразу. – Ах, ну да, я же полная бездарность.

– Этот фильм будет действительно эпохальным, масштабная костюмированная драма, а продюсером выступает бывший театральный режиссёр. И его условие таково, что главную роль будет играть театральная актриса с хорошей серьёзной репутацией…

– Погоди, дай-ка угадаю, – Альбина истерически расхохоталась. – Это же твоя любовница, Софочка, просто идеально вписывается в эту роль, не так ли?

– Мы подали заявление в ЗАГС, – после секундного молчания сказал Вишневский, и тут из глаз Альбины брызнули слёзы. – Я понимаю, тебе это нелегко. Может, это и поспешно с нашей стороны, что мы решили узаконить отношения…

– Предательство никогда не бывает поспешным, – медленно сказала Альбина, – оно всегда тщательно спланировано…

Что было потом? Сеансы у психиатра, куча таблеток утром, днём и вечером, которые закуривались сигаретой и запивались вином. Опустошение – вот слово, которое полностью описывало её состояние. Как быстро выясняется, что друзей у несчастного человека нет! Наверное, только Таня сохраняла остатки преданности, в которой теперь так нуждалась Альбина. А потом пропал сон. Нет ничего хуже ночного хождения по пустой квартире, в особенности когда кто-то присылает тебе письма с угрозами.

Альбина медленно поднялась как робот и принялась привычными движениями готовить свой любимый кофе с корицей. Кто мог писать такие письма? Они стали приходить месяц назад с нарастающей частотой, и с каждым новым письмом актриса понимала, что человек, пишущий их, целенаправленно выводит её из себя, старается опутать липкой лентой страха. Но кто был, этот человек? И почему он с такой маниакальной настойчивостью описывал, как она умрёт? Текст этого параноидального бреда всегда был отпечатан на компьютере, а вместо подписи Ч.П. Кто скрывался за этими странными инициалами, она не знала. Она настолько привыкла к этим письмам, что просто кидала их в ящик стола или в мусорное ведро, – куда придётся. Обращаться в милицию по этому поводу не имело смысла. Никого же не убили, – вот их стандартный ответ.

Кто мог писать такое? Свихнувшийся на чувствах к ней поклонник или кто-то из старых недоброжелателей? Ей было по большому счёту всё равно. Она никому не говорила о письмах, и только Татьяна с нарастающим напряжением убеждала её обратиться к кому угодно, хоть к частному сыщику. Женщина допила кофе, сдобрив его сигаретой, взгляд её уткнулся в часы: три утра. Что ж, глаза уже начинают слипаться. Альбина затушила окурок, поставила кофейную чашку в раковину и прошлёпала своими меховыми тапочками в сторону спальни. Альбина легла в кровать, предварительно выключив свет, и стала погружаться в спасительное забвение, её сознание стало постепенно отключаться. Через полчаса, когда она уже крепко спала, кто-то открыл дверь и, ступая тихими, почти бесшумными шагами, направился к ней в спальню в полнейшей темноте.

Душная июльская ночь не давала покоя следователю Лесникову. Всё объяснялось очень просто: он ненавидел жару. Как, в самом деле, можно дышать этим маревом, смешанным с пылью трасс и бензиновыми выхлопами? Целый день он находился в душном, как душегубка, кабинете, все попытки открыть окно оборачивались ещё и бензиновой вонью, словно ветер нарочно, вместо того чтобы вдохнуть в изжаренный кабинет немного летней прохлады, выдыхает застоявшиеся бензиновые пары. Даже занавески не шевелились: воздух, тяжёлый, спёртый, словно раскалённая жижа, повис над городом, не давая прохлады даже ночью. Лесников спал в одних трусах, но почувствовал даже во сне, что ему жарко. Он проснулся около четырёх утра, взглянул на мирно сопящую жену и поплёлся в ванную. Наскоро облившись холодной водой, он взял с тумбочки сигареты и пошёл на балкон. В распахнутое окно прорывался гул утреннего города, редко, но всё же на стремительной скорости проносились машины, издавая скрежет стирающихся шин. Небо, ещё тёмное, но уже начинавшее покрываться розоватой корочкой, невозмутимо смотрело на город.