Дин Кунц - Ключи к полуночи

"Чувства универсальны", — думал Алекс, когда смотрел пьесу. Он понимал, что эта мысль не нова, но было в ней что-то такое, о чем он никогда не размышлял. Он вдруг осознал, что подтекст ее был ошеломляющим. Чувства изменялись не от города к городу, не от страны к стране, не от года к году и не от века к веку. Раздражители, на которые реагировало сердце, постепенно менялись по мере того, как человек взрослел. Ребенок, молодой человек и взрослый неодинаково воспринимают те же самые проявления радости и печали. Но эти чувства идентичны в каждом из них, потому что чувства сотканы так, чтобы образовывать одну истинную материю жизни, всегда и без исключения, материю с одним-единственным узором.

Внезапно, посредством кабуки, Алекс Хантер достиг понимания двух ценных истин.

Во-первых, если эмоции универсальны, тогда, в некотором смысле, он не был одинок, никогда не был одинок раньше и никогда не смог бы быть одиноким. Будучи ребенком, съеживающимся под тяжелой рукой пьяных родителей, он существовал в отчаянии, потому что представлял себя мальчиком в пузыре, запечатанном и пущенном плыть по воле волн за пределы понимания общества; мальчиком, плывущим вне нормального потока времени. Но теперь он осознал, что никогда не был действительно одиноким. Каждый вечер, когда его бил отец, другие дети во всех уголках мира страдали вместе с Алексом как жертвы своих больных родителей или чужих людей, и вместе они выдерживали. Они были братьями. Никакая боль или счастье не были единственными в своем роде. Все чувства вытекали из общего бассейна — огромного озера, из которого пило все человечество. И (он мог видеть это, видеть так ясно) через все это озеро тянулись сети жизненного опыта, невидимые, но тем не менее материальные нити, связывавшие всех пьющих друг с другом, так что все расы, религии, национальности и индивидуальности становились одним неделимым. Поэтому было не важно, какое расстояние разделяло его и его друзей, его и его возлюбленных, он никогда не подвергнется полной изоляции. Нравилось ему или нет, но жизнь подразумевает эмоциональное участие, а это участие значило рисковать.

Во-вторых, он увидел, что если эмоции универсальны и безвременны, они представляют величайшие истины, известные человечеству. Если миллионы и миллионы людей, в дюжине различных культур независимо доходили до той же самой идеи любви, то, значит, нельзя отрицать ее существование.

Громкая, драматичная музыка, сопровождавшая убийство, теперь начала утихать.

На огромной сцене один из "женщин" вышел вперед, чтобы обратиться к аудитории.

Музыка затрепетала и угасла с первыми словами оямы.

Джоанна взглянула на Алекса.

— Нравится?

— Да. Чудесно. В этом что-то есть. В самом деле что-то.

Они прошли в бар, где владелец обратился к ним по-английски только с тремя словами:

— Только по-японски, пожалуйста.

Джоанна быстро заговорила по-японски и убедила его, что, если не по рождению, то умом и сердцем, они были привержены местным традициям, и он, улыбаясь, приветствовал их.

Они взяли сакэ, и Джоанна сказала:

— Дорогой, не надо пить так, как ты.

— Я делаю что-нибудь не так?

— Не надо держать чашку в правой руке.

— Почему нет?

— Считается, что это признак того, что ты большой и безудержный пьяница.

— Может быть, я и есть большой и безудержный пьяница.

— Да, а ты хочешь, чтобы все знали об этом?

— Так мне держать чашку только в левой руке?

— Правильно.

— Вот так?

— Да.

— Я чувствую себя этаким неотесанным варваром.

Она подмигнула ему и, улыбнувшись, произнесла:

— Со мной ты можешь пользоваться обеими руками.

Они пошли в Нихигеки Мюзик-холл на часовое представление, являвшее собой смесь водевиля и эстрадного представления. Комедианты рассказывали непристойные анекдоты, некоторые из которых были довольно забавными, но Алекс больше ободрялся видом смеющейся Джоанны, нежели тем, что говорили актеры. Между действиями спектакля девушки в ярких откровенных костюмах танцевали плохо, но с большим энтузиазмом и энергией. Большинство хористок были захватывающе красивы, но в глазах Алекса, по крайней мере, ни одна из них не была так очаровательна, как Джоанна.

Вернувшись в отель, в их номер, Джоанна позвонила и заказала бутылку французского шампанского и подходящие, не очень сладкие пирожные. Все это принесли упакованным в красивый красный лакированный деревянный ящичек.

Они переоделись в пижамы. Она надела пижаму из черного шелка с красными полосками на манжетах и воротничке.

По ее предложению Алекс открыл шторы и подтащил диван к низким окнам. Они сидели рядом и смотрели на Токио, пока пили шампанское и закусывали печеньем с миндалем и грецкими орехами.

Вскоре после полуночи часть неоновых огней в Гинзе начала гаснуть.

— Японская ночная жизнь может быть очень неистовой, — сказала Джоанна, — но она сворачивается очень рано по западным меркам.

— А мы будем? — спросил Алекс.

— Мы будем что?

— Мы будем сворачиваться?

— Мне не хочется спать.

— Шампанское не действует?

— Оно бодрит.

— Ты напоишь меня, что я окажусь под столом.

Она плутовато улыбнулась.

— Да? А когда мы там окажемся, что будем делать?

Он хотел ее, он страстно желал ее. Он жаждал узнать вкус ее губ, ласкать ее кожу и чувствовать нежное трение ее тела. Он хотел раздеть ее, и целовать ее груди, и скользнуть глубоко внутрь ее. Но вместо всего этого он сказал:

— Нам надо будет встать в шесть часов.

— Но мы не встанем.

— Встанем, если хотим успеть на самолет.

— Нам не надо будет вставать в шесть часов, если мы не будем ложиться спать. Мы можем поспать завтра в самолете.

— И что же тогда мы будем делать сейчас? — спросил Алекс.

— Молча сидеть здесь в ожидании рассвета.

— Считается, что это романтично?

— А ты так не думаешь? — спросила Джоанна.

— Скучно.

— Все это время мы будем пить шампанское.

— Одну бутылку нам не растянуть так надолго.

— Так закажем другую.

— Обслуживание номеров закрылось еще несколько минут назад.

— Тогда мы будем просто разговаривать, — сказала Джоанна.

— Ладно. О чем?

Она повернулась к нему лицом. Ее глаза были безумно синие.

— Мы будем говорить о том, что мы хотим сделать.

— В Англии?

— Нет.

— С нашими жизнями?

— Нет.

— О положении дел в мире?

— Кто может здесь что-нибудь изменить?

— Тогда о чем?

Джоанна скользнула к нему. Она была такая теплая.

Алекс обнял ее.

— Мы будем говорить о том, что хотим сделать друг с другом, — произнесла она.

Она коснулась губами его горла. Не то, чтобы она поцеловала его. Не совсем так. Казалось, она проверяла страсть в артерии, которая вздулась и пульсировала на его шее.