Кит МакКарти - Пир плоти

В первую секунду она хотела возразить, но секунда быстро прошла.

— Нет, сэр, — ответила она спокойно.

— Это полный провал, Беверли, с треском. Абсолютное и блистательное фиаско!

— Я знаю, сэр, но…

— И никакие «но» тут не помогут. Сначала вы говорите, что убийца Билрот, затем — что Билрот и Рассел. А теперь что? Билрот, Рассел, а также, возможно, Гамильтон-Бейли и Гудпастчер? Прямо эстафетная гонка на выбывание!

Уортон помолчала несколько секунд, давая начальнику возможность выпустить пар. Затем, дождавшись паузы, произнесла:

— Возможно, мы ошиблись, напрямую связав дело Либмана и Рассела с убийством. Но в таком случае вопрос, кто же все-таки ее убил, остается, если, конечно, это «признание» соответствует действительности, а не было внушено воспаленному мозгу одинокого вдовца «свыше».

— Вы что, верите в потусторонний мир, инспектор? — фыркнул суперинтендант.

Сама последняя фраза и тон, которым она была произнесена, не сулили ничего хорошего. Все это пахло как минимум понижением в должности. Беверли даже слегка запаниковала — это незнакомое для нее чувство оказалось весьма неприятным.

— Надо поговорить с Гамильтоном-Бейли, сэр. Многое зависит от того, что он скажет.

— Естественно.

— Мы ведь так и не знаем, кто именно убил ее. Не исключено, что Билрот…

Тут Уортон, к своему ужасу, поняла, что этого имени упоминать не стоило. Начальственный гнев вспыхнул с новой силой.

— Я уже по горло сыт этой хренью, Уортон! С Билротом покончено раз и навсегда. Вы совершили ошибку, за которую вам еще придется ответить. А пока надо провести расследование заново, основываясь на признании бывшего куратора музея. Вам ясно?

— Разумеется, сэр, — поспешила ответить Беверли, чувствуя, что краснеет и потеет. Она незаметно вытерла ладони о юбку.

— И не сомневайтесь, инспектор, я прослежу за ходом расследования. Докладывать, как продвигается дело, будете регулярно и лично мне.

— Да, сэр.

— Возьмите этот документ и идите.

Уортон вышла из кабинета, беззвучно ругаясь последними словами. В коридоре она прислонилась к стене и закрыла глаза. Ее переполняли чувства униженности, стыда и страха, но сквозь их завесу уже пробивались мысли о том, как избежать катастрофы и свести потери к минимуму.

Все зависело от того, как будет настроен суперинтендант. Если он успокоится и почувствует себя в безопасности, если будет не прочь покувыркаться в постели с лучшей акробаткой полицейского управления…

В конце концов, успокаивала она себя, Билрот был арестован, когда расследованием официально руководил старший инспектор Касл, и формально он обязан отвечать за совершенные ошибки.

Уортон стало легче, но ненамного.

Когда первый шок отпустил Елену и ей стало ясно, что сообщение Айзенменгера поворачивает расследование в совершенно иное русло, она решила действовать. Первым делом она известила о новостях родителей Билрота (пусть они узнают о том, что их сын невиновен, именно от нее), после чего отправилась домой отпраздновать это событие бутылкой шампанского — не бог весть что, но хотя бы какая-то передышка после длительного неослабного напряжения. Последующие несколько дней она пребывала в приподнятом настроении. Странно, но так замечательно Елена Флеминг не чувствовала себя вот уже много лет.

Но когда первоначальное радостное возбуждение улеглось, суровая действительность опять предстала перед ней в истинном свете и оказалась не такой уж радужной.

Так ли много им на самом деле удалось?

Да, конечно, с Билрота было снято обвинение в убийстве, но этим, как ей представлялось, успехи исчерпывались. Беверли Уортон вменили в вину всего лишь некомпетентность, тогда как вопрос о ее моральных качествах даже не поднимался. Суперинтендант намекнул, что она, возможно, вообще не понесет наказания за ошибку, поскольку официально дело было в руках ее тогдашнего непосредственного начальника.

Елена подумала с горечью, что, говоря «возможно», суперинтендант, скорее всего, имел в виду «безусловно».

И если Билроты могли порадоваться за своего сына, то боль в сердцах родителей Никки Экснер тысячекратно усилилась, ибо раскрытие правды об убийстве очерняло их дочь дальше некуда. Весь мир отныне знал, что она на самом деле была хитрой интриганкой, закоренелой наркоманкой и проституткой. Фамилия Экснер оказалась втоптанной в грязь, и с сознанием этого им предстояло жить до конца своих дней.

Не менее сильно Елену беспокоила мысль о собственных мотивах. Она думала об этом с тех пор, как Айзенменгер впервые открыто затронул этот вопрос. Ее непрерывно преследовал образ стервятников, терзавших тело Никки Экснер. Она гнала этот образ прочь, но он упрямо возвращался.

Поэтому домой она вернулась в хмуром настроении, недовольная собой. Прослушивание автоответчика лишь усилило ее хандру. Мистер Мортон интересовался ее самочувствием и спрашивал, как скоро она сможет вновь приступить к работе — он приготовил для нее несколько очень интересных дел.

Выключив запись, запечатлевшую доброжелательный, но все же несколько неуверенный голос ее шефа, Елена вздохнула. Ей казалось, что она больше никогда не захочет и не сможет заниматься этой работой.

Она подошла к окну и долго стояла, глядя на улицу. Женщиной владело какое-то странное, непривычное чувство, и она никак не могла определить, какое именно.

И вдруг Елена с удивлением поняла, что это чувство одиночества. Много лет она жила, не сознавая по-настоящему, что одинока, и, подобно котенку, впервые увидевшему огонь, не догадывалась, что эти яркие, притягательные языки пламени способны причинить боль. Первой мыслью, последовавшей за осознанием, было: почему? Почему ей вдруг стало одиноко именно сейчас? Трагедия, перевернувшая всю ее жизнь, произошла давно, и острота ощущений с годами притупилась. Почему цепочка событий, случившихся в последнее время, заставила ее почувствовать себя одинокой?

Может быть, дело в несбывшихся надеждах? В том, что она ранила своего врага, но не отомстила сполна? Или в том, что она невольно причинила боль тем, кому хотела помочь?

Или дело было в Джоне Айзенменгере?

Неужели он предал ее? Он это отрицал, но ведь кто-то же предал.

Она от всей души надеялась, что это не он, что в его лице она наконец нашла того, кому может доверять. Неожиданно глаза ее увлажнились, и это ее разозлило еще больше. Отвернувшись от окна, она достала платок. Для этого ей пришлось открыть шкатулку, стоявшую на маленьком столике рядом с фотографиями Джереми и ее родителей.

— Вот черт, — прошептала она. — Черт, черт, черт!

Это была небольшая уютная палата, ее единственное окно выходило в чудесный сад, но окно было зарешечено, а сад находился на территории психиатрической лечебницы. Салли сидела в кресле у кровати и пыталась соорудить «колыбель для кошки» из веревочки, которую она выпросила у медсестры. Салли полностью сосредоточилась на игре, весь окружающий мир перестал для нее существовать.