Мартин О'Брайен - Убийство по французски

Они вернулись домой позже обычного после выпивки с мэром на открытии выставки Миро в Музее Кантини на рю Гриньян и обеда в «О-Ме-де-Прованс» в Старом порту с его дочерью Мишель и ее мужем Томасом. Де Котиньи видел в этом большую победу — они вчетвером за одним столом. Такое удалось организовать всего второй или третий раз. Мишель с ее характером было трудно зазвать, к тому же ее американской мачехе еще предстояло завоевать расположение падчерицы.

— Она слишком молода, папа, — бесцеремонно заявила Мишель в тот день, когда де Котиньи сообщил, что он и Сьюзи собираются пожениться — «Короткая церемония в префектуре на следующей неделе. Надеюсь, ты придешь». — Я хочу сказать, что она всего на пару лет старше меня, ты это знаешь, — гнула свое Мишель.

— На шесть, если быть точным, — ответил де Котиньи. — А сколько же лет Томасу? — Он и так знал. Заместитель редактора «Ле Провансаль», вегетарианец, защитник окружающей среды, законченный альтруист и зануда, муж Мишель Томас Тенар был всего на несколько лет моложе Юбера. Он посмотрел на дочь, и та раздраженно вспыхнула.

— Это совсем другое, ты знаешь, — бросила она, решив, как всегда, оставить за собой последнее слово. Твердо прошла по комнате и захлопнула за собой дверь. Но спустя неделю Мишель приехала на свадьбу и не особенно искренне пожелала жениху и невесте счастья. И хотя с тех пор она держалась на некоторой дистанции, де Котиньи казалось, что в последнее время решимость дочери постепенно ослабевает.

Благодаря Сьюзи, конечно. Именно Сьюзи звонила, поддерживала диалог, не обращала внимания на пренебрежительное отношение. Приглашения на ленч или обед, прогулку на яхте или пикники, на виллу, устраиваемые ею небольшие суаре... Если Сьюзи де Котиньи решит, ей ничего не стоит очаровать даже гремучую змею, да так, что та вылезет из кожи.

Это именно то, что Сьюзи делала действительно хорошо, способность, которую Юбер де Котиньи ценил в молодой жене превыше всего. То, как она умела играть людьми, соблазнять их. Разоблачала, чувствовала их желания, знала, чем ублажить. И, делая это, доставляла удовольствие себе. Власть доставляла ей удовольствие.

Так было и у них, с самого начала. Единственная женщина из всех, кого он встречал, которая понимала, что ему хочется, и не видела в этом ничего предосудительного. Не осуждала, с радостью потакала его особым требованиям и извлекала из них удовольствие для себя. Вот почему он пошел за ней. Вот почему она стала его женой.

«Мы одного поля ягоды, — говорил Юбер, — чужаки, которым нравятся одни и те же вещи, хоть и с разных... перспектив». И она согласилась на замужество и на... перспективы. Только поставила условие — он никогда ни при каких обстоятельствах не прикоснется к ней пальцем. Вот что она ему сказала.

«Я могу спокойно и с удовольствием устраивать показы, — сообщила она ему, — но остального не потерплю». Это было ее условием, и, будучи джентльменом, Юбер дал слово и держал его.

За это, открыл он для себя, его ждали солидные награды. Все, что он должен был сделать, — это сказать, что идет к себе в кабинет, как сделал в этот вечер, когда они вернулись домой после обеда. И он точно знал, что она с удовольствием ублажит его последним ночным заплывом. Или он указывал свою гардеробную на первом этаже, рядом с их спальней, откуда наблюдал, как Сьюзи готовится к ванне или ко сну. Какие представления она устраивала!

Но ничто не могло сравниться с теми минутами, когда чертовка брала инициативу в свои руки. Молоденькие девочки, которых она находила, бродяги и беспризорные. Для него и для себя. Приведя кого-нибудь домой, он имел возможность наблюдать, как она играет с тем, до кого он «мог дотронуться пальцем».

Как хорошо Сьюзи знает его, думал Юбер де Котиньи, ощущая возбуждение при виде того, как она выходит из бассейна и устанавливает шезлонг всего в нескольких футах от его окна. Ложится на спину, раздвигает ноги...

Как она не похожа на его первую жену, Флоранс. Столь же красивую, но совсем не такую покладистую, когда речь заходила об удовлетворении его особых прихотей. Она развелась с ним, когда Мишель уехала учиться. Была довольно великодушна, чтобы указать на непреодолимые разногласия, но и достаточно хитра, чтобы получить свое. Почти начисто обобрала его.

В отличие от Флоранс Сьюзи делает все это не ради денег. Состоятельная, она не нуждалась в деньгах — единственное, что утешило его подозрительную мать, Мюрей де Котиньи, когда Юбер объявил об их помолвке. Его мать сразу поняла это, как только увидела семью Сьюзи на свадьбе. Мюрей де Котиньи могла не понимать, что именно влечет его сына к новой жене, но чувствовала деньги с первого взгляда. А денег в семье Делахью было намного больше, чем у де Котиньи.

Позднее, когда Сьюзи покинула террасу, де Котиньи задержался в своем темном кабинете. Было почти одиннадцать, и он ожидал гостя. Раздумывал, не попытается ли этот человек взять себе за правило опаздывать, только чтобы что-то доказать.

Де Котиньи вздохнул, встал с кресла и прошел к столу. Он включил настольную лампу и выбрал сигару. Отрезал кончик, поджег сигару и сделал первую затяжку, задержав дым во рту. На некоторые вещи в жизни можно полагаться, подумал он, смакуя вкус сигары, внимая с закрытыми глазами последним печальным нотам Моцарта. А на некоторые нельзя.

Де Котиньи взглянул на часы — уже чуть больше одиннадцати. Это возмутило его, но не так сильно, как причина столь позднего ночного визита.

Это была самая непростительная ошибка в суждениях. Его и Сьюзи. Навестить девицу, которую она нашла, склонить к тому, чтобы устроить игрища вне дома. Кожа у цыпочки была белее алебастра, волосы черные как ночь. Но... простушка. Дрянь. Маленькая жадная подстилка с этой ужасной наколкой.

Следовало быть более осмотрительным. Теперь он стал таким. Ведь, похоже, кто-то собирается получить с него за эти забавы.

Это было не то лицо, которое Жако ожидал увидеть. Из прошлого. Из-за завесы лет.

В какой-то момент, сидя в «Молино» в кабинете при кухне со стеклянными стенами, Жако был уверен, что ошибся. Не может быть. Не Дуасно. Но на старом одутловатом лице, мелькающем между раковинами в выложенной плиткой и заполненной паром моечной, Жако узнал бегающие глазки, крючковатый нос, высокие треугольные, как у клоуна, брови. Дуасно. Точно. После стольких лет. В желтых резиновых перчатках до локтей. И он старается привлечь внимание.

Жако не планировал заходить в «Молино». Но ведь он вообще ничего не планировал из того, что сделал, высадив Гасталя возле управления. Просто возвращение в пустую квартиру было для Жако не особенно приятной перспективой. Поэтому он отложил его, припарковал машину на рю Тьер и занялся делом — холодный «Гиннесс» в «О'Салливан», следующая выпивка на пристани в «Бар-де-ла-Марин», перед тем как прошлепать по рю Нео в «Ла Карнери» за стейком и материнским вниманием со стороны Гасси, жены хозяина. Улыбка Гасси, в пятьдесят лет одетой как в тридцать, была такой же широкой, как ее бедра, а юбка такой же короткой, как ее дыхание. Жако обожал ее; и она обожала его.