Мартин О'Брайен - Убийство по французски

«Ла Карнери», городское бистро, где в цокольном этаже подавали только мясо, а в полуподвальном только рыбу, выглядело именно так, как должно выглядеть в понедельник после девяти часов вечера — одни уже заканчивали трапезу, другие только начинали, — но было не настолько заполнено, чтобы любимое место Жако в закрытом ширмой уголке оказалось занятым. На столе, усеянном хлебными крошками, еще стояли грязные тарелки, но стулья были так же пусты, как оставшаяся там бутылка и стаканы. Он кивнул Леону, шеф-повару, для поднятия тонуса взял в баре marc [17] Бренди из выжимок винограда {фр.). и сел за столик. Секунду спустя примчалась Гасси, отправила официантку, захлопотала, закудахтала, прибирая стол.

— Как давно, мсье Даниель, мы вас не видели... вы выглядите бледным и похудевшим, вам нужно немного набрать в весе и к кому-нибудь сходить на ночь. — Она развернула салфетку, воспользовалась ею, чтобы смахнуть остатки крошек с клетчатой скатерти, затем расстелила ее у него на коленях. — Можете не говорить. Pave? [18] Большой кусок мяса (фр.). Чуть-чуть прожаренный?

Жако улыбнулся, кивнул.

— И demi [19] Пол-литра вина (фр.). . Бандоль, — добавил он, когда Гасси собралась уходить.

Пока Жако ждал стейк и вино, он решил, что у него есть два варианта. Думать о Бони или о работе. Он выбрал работу и принялся размышлять о деле, занимающем почти все его время, об убийствах, которые расследовал с Рулли и остальными ребятами его группы. Он прокручивал в голове факты, чтобы понять, не упущено ли что-то, обдумывал связи, которые им удалось установить. Это было похоже на дорогу домой, он знал ее наизусть.

Три трупа за последние три месяца. Три молодые женщины. Учительница начальных классов Ивонн Баллард утоплена в собственной ванне. Продавщица Жолин Грез брошена в фонтан в Лоншане. И вот обладательница татуировки, снимок которой лежит у него в кармане; труп найден в озере за Салон-де-Витри. Это если не учитывать четырех обнаженных тел, выброшенных морем на берег между Карри-ле-Руэ и Тулоном с прошлого лета. Эти трупы тоже можно было бы считать жертвами убийства, если бы не отсутствие сходных следственных улик — всякие следы, способные указать на преступление, были давным-давно уничтожены рыбами и камнями за недели, в течение которых тела находились в воде. Четыре явных и четыре «возможных» убийств за неполные двенадцать месяцев. Быть может, других они просто не обнаружили. И никогда не обнаружат.

Но всюду присутствует вода — морская или пресная, — женщин обязательно одурманивали, насиловали и топили. И пока ни одного подозреваемого, никого, чтобы допросить. Полицейские внезапно появлялись у родственников и друзей Грез и Баллард. Ничего. Никаких зацепок и ниточек. Ноль совпадений или неувязок. Ничего, на что могло бы среагировать отмеченное чутье Жако, что дало бы ему пищу для размышлений. Кропотливое, трудоемкое расследование без какой-либо отдачи.

Но теперь, когда у них на руках третья несомненная жертва, Жако почувствовал, что они сдвинулись с места. На этот раз девушка из Салон-де-Витри подскажет им направление движения. В этом Жако был уверен. И татуировка является исходной точкой.

Спустя два часа pave был уничтожен, выпито три бутылки вина вместо одной. Жако стоял возле своей машины, раздумывая, стоит ли ехать домой. Он покачал головой, положил ключи в карман и решил прогуляться. И таким образом через десять минут оказался перед «Молино». Расположенный немного в стороне от Ке-дю-Порт — его раскрашенные окна обрамлены провисающими, хлопающими на ветру алыми навесами — «Молино» был извечным атрибутом Старого порта. В нем вот уже пятьдесят лет неизменно подавали лучшую буайбес [20] Рыбная похлебка с чесноком и пряностями, распространенная на юге Франции. в этом городе рыбных похлебок. Если бы не стейк Гасси, Жако сел бы и заказал главное блюдо ресторана. Поэтому он по-приятельски подмигнул мэтру и направился в подвал. Младший из Молино, которому на вид было никак не меньше семидесяти, колдовал над лимонным суфле, протыкая ножом его обсыпанную сахарной пудрой шапку и вливая из маленькой рюмки водку в парящие лимонные внутренности.

Именно в кабинете Молино, дожевывая последний кусочек лимона, с влажными от сладостей губами, когда старик отправился попрощаться с кем-то из почетных клиентов, Жако заметил Дуасно. Тот кивнул в сторону задней части ресторана и поднял вверх обтянутую желтой резиной пятерню.

Пятью минутами позже Жако, как всегда, побывал в объятиях Молино, поблагодарил его за суфле и пошел к черному ходу, мимо мусорного бака с ресторанными отходами, в темный мощеный двор, заполненный тенями. Он оглянулся по сторонам. Ни движения, ни звука.

— Мя-я-я-у-у.

Жако невольно улыбнулся и повернулся на звук.

Демонстрируя в улыбке меньшее, чем помнил Жако, количество зубов, из-за мусорного бака появилась знакомая долговязая фигура.

— Сколько лет, сколько зим, — протянул Дуасно. — Прекрасно выглядишь, Дэнни.

Жако хотел бы сказать то же самое старому приятелю. Рукопожатие было крепким и искренним, но лицо помятым и испитым.

— «Ночные коты».

— Ты помнишь, — улыбнулся Дуасно.

— Конечно, — ответил Жако.

«Ночные коты». Их банда. Дуасно — вожак. Не потому, что самый старший, а потому, что самый хитроумный. Настоящий заводила. Мог придумать все, что угодно.

Дуасно отпустил его руку и повел через двор в сторону улицы.

— Я размышлял, понимаешь? Думал, вдруг ты не придешь. У тебя другая жизнь и все такое...

— Некоторые вещи не забываются, — отозвался Жако. — Даже если захочешь. Кстати, ты давно в «Молино»? Я прежде тебя здесь не видел.

— Пару месяцев. Знаешь, как это бывает... Мотаю срок.

Жако понял, что это означает. Непродолжительное время. Немного свободы вне стен тюрьмы в Бомете, жест со стороны государства. «Сколько же времени Дуасно «мотает срок»? — подумал Жако. — И за что?»

Они подошли к концу двора, миновали арку и вышли на тротуар. Мимо них пронеслись несколько запоздалых машин, автобус в аэропорт в Мариньяне — залитое голубым светом нутро пусто, если не считать водителя.

— У тебя есть минута? Я знаю местечко. — Дуасно указал направо.

Он шел торопливо, немного прихрамывая. Через три минуты они уже сидели в кабинке ночного кафе-бара в стороне от авеню Тамасен.

— Итак, в полиции, — проговорил Дуасно, отхлебнув бочкового пива и стерев с губ усы из пены. — Я слышал, знаешь?

— Это маленький город.

— И о твоей маме слышал. Мне очень жаль. У меня не было возможности сказать тебе раньше. Иначе бы я... — Дуасно пожал плечами. Именно так, как делал всегда. Он, видимо, прибавил несколько килограммов, но старые движения сохранились.