Майкл Роботэм - Подозреваемый

Его голос прерывается.

– Мне было шесть лет, когда она впервые взяла меня туда. В первый раз я только смотрел. Это было где-то в сарае. Ее положили на стол, словно обеденное блюдо. Обнаженную. На ней лежал десяток рук. Все могли делать, что хочется. Ее хватало на всех. Боль. Удовольствие. Ей было безразлично. И каждый раз, открывая глаза, она смотрела прямо на меня. «Не будь эгоистом, – сказала она. – Учись делиться».

Он слегка покачивается, взад и вперед, глядя прямо перед собой, воссоздавая в памяти картины прошлого.

– Частные клубы и бары свингеров были слишком буржуазными для моей матери. Она хотела, чтобы ее оргии были анонимными и неизощренными. Я потерял счет людям, делившим ее тело. Женщины и мужчины. Так я научился делиться. Сначала они брали от меня, потом я брал от них. Боль и удовольствие – наследство моей матери.

Его глаза полны слез. Я не знаю, что сказать. Мой язык стал толстым и колючим. Периферическое зрение начинает отказывать, потому что в мозг поступает недостаточно кислорода.

Я хочу что-то сказать. Хочу сказать ему, что он не один. Многие люди мучаются теми же снами, вопят в той же пустыне, идут мимо тех же окон и думают, из какого выпрыгнуть. Я знаю, что он потерян. Испорчен. Но все же у него был выбор. Не каждый ребенок, подвергнувшийся насилию, превращается в такое.

– Отпустите меня, Бобби. Я не могу дышать.

Я вижу его квадратный затылок и плохо подстриженные волосы. Он медленно поворачивается, не глядя мне в лицо. Лезвие мелькает над моей головой, и я падаю вперед, все еще сжимая остатки шарфа. Мышцы ног сводит судорога. В рот набивается цементная пыль, смешанная с кровью. У одной стены стоят прислоненные доски, промышленные трубы у другой. В какой стороне находится канал? Мне необходимо выбраться.

Поднявшись на четвереньки, я ползу. Бобби исчез. Металлические стружки врезаются мне в руки. Куски цемента и ржавеющие цилиндры – словно полоса препятствий. Добравшись до выхода, я вижу у канала пожарную машину и мигающие огни полицейского автомобиля. Я пытаюсь кричать, но голос не слушается.

Что-то не так. Я перестал двигаться. Поворачиваюсь и вижу Бобби, наступившего мне на пальто.

– Твоя чертова заносчивость меня потрясает, – говорит он, хватая меня за воротник и поднимая. – Думаешь, я куплюсь на твою доморощенную психологию? Я видел больше врачей, консультантов и психиатров, чем ты – дрянных подарков на день рождения. Я был у фрейдистов, юнгианцев, адлерианцев, рожерианцев – список прилагается, – и я не дал бы ни за одного из них пар от моей мочи в холодный день. – Он снова приближается вплотную и смотрит мне прямо в глаза. – Ты меня не знаешь. Ты думаешь, что сидишь у меня в голове. Черт! Ты даже не рядом! – Он подносит лезвие к моему уху. Мы дышим одним воздухом.

Одно движение руки – и мое горло распахнется, как разрезанная дыня. Это он и собирается сделать. Я чувствую холод металла на шее. Вот и конец.

В этот момент я представляю себе Джулиану, поднявшую голову с подушки, с волосами, смятыми после сна. И Чарли в пижаме, пахнущую шампунем и зубной пастой. Интересно, можно ли сосчитать веснушки у нее на носу? Неужели не страшно умереть, так и не попытавшись это сделать?

У меня на шее теплое дыхание Бобби – и холодное лезвие. Он высовывает язык, облизывая губы. Он медлит – не знаю почему.

– Полагаю, мы оба друг друга недооценили, – говорю я и незаметно тянусь к карману пальто. – Я знал, что вы меня не отпустите. Ваша месть не терпит благотворительности. Вы слишком много в нее вложили. Это она заставляет вас вставать по утрам. Вот почему я должен был упасть с той стены.

Он медлит, видимо, пытаясь преодолеть что-то, что его останавливает. Мои пальцы смыкаются вокруг ручки напильника.

– Я болен, Бобби. Иногда мне трудно ходить. С правой рукой все в порядке, но посмотрите, как дрожит левая. – Я поднимаю руку, которая больше не принадлежит мне. Она притягивает его взгляд, словно родимое пятно на лице или уродливый ожог.

И тогда я бью напильником в живот Бобби. Мое оружие утыкается в его тазовую кость, поворачивает и протыкает кишечник. Три года в медицинской школе не проходят даром.

Все еще сжимая воротник моего пальто, Бобби опускается на колени. Я размахиваюсь и бью кулаком изо всех сил, целясь в челюсть. Он поднимает руку, но все же мне удается достать до его головы, отбросив его назад. Все странно замедлилось. Бобби пытается встать, но я делаю шаг вперед и бью его под подбородок неуклюжим, но эффективным ударом, заставляющим его упасть назад.

Секунду я смотрю на него, скорчившегося на земле. Потом, словно краб, торопливо бегу по двору. Как только я договариваюсь с ногами, они делают свое дело. Это, может, и выглядит некрасиво, но я никогда не был Роджером Баннистером. [7] Британский легкоатлет, который установил в мае 1954 г. мировой рекорд скорости, пробежав милю менее чем за 4 минуты.

Полицейские с собакой обследуют набережную. Один видит, как я приближаюсь, и отступает на шаг.

Я продолжаю идти. Им приходится держать меня вдвоем. Но и тогда я хочу продолжать движение.

– Где он? – орет Руиз, хватая меня за плечи. – Где Бобби?

Тетя Грейси делала лучший чай с молоком. Она всегда клала лишнюю щепотку заварки в чайник и подливала молока в мою чашку. Я не знаю, где Руиз раздобыл этот сорт, но чай помогает мне вымыть изо рта вкус крови и бензина.

Сидя на переднем сиденье машины группы захвата, я держу чашку обеими руками, тщетно пытаясь унять их дрожь.

– Вам надо показаться врачам, – говорит Руиз. Из моей нижней губы все еще идет кровь. Я осторожно касаюсь ее языком.

Руиз сдирает целлофан с пачки сигарет и предлагает мне закурить. Я качаю головой.

– Думал, что вы бросили.

– Это вы виноваты. Мы преследовали эту распроклятую нанятую машину почти пятьдесят миль. И нашли в ней детишек по одиннадцать-четырнадцать лет. Еще мы следили за железнодорожными станциями, аэропортами, автобусными вокзалами… Я поднял всех полицейских Северо-Запада на слежку за вами.

– Подождите, вы еще получите от меня счет.

Он смотрит на свою сигарету со смесью восторга и отвращения.

– Ваше признание было сильным ходом. Гиены из прессы рыскали повсюду, разве что не у меня в заднице: задавали вопросы, беседовали с родственниками, раскапывали мусор. Вы не оставили мне выбора.

– Вы нашли «красный обрез»?

– Ага.

– А как насчет других людей из списка?

– Мы еще разыскиваем их.

Он прислоняется к открытой дверце и задумчиво разглядывает меня. Отблеск солнца со стороны канала освещает Пизанскую башню – булавку на его галстуке. Голубые глаза инспектора прикованы, к машине «скорой помощи», припаркованной в сотне футов у фабричной стены.