Андреас Эшбах - Один триллион долларов

Он чувствовал себя не очень хорошо. Слишком много поражений для одного дня. Ему не удавалось отодвинуть в сторону то, что произошло. Собственно, ему хотелось съездить в Хартфорд еще и поэтому – одному, без шофера, без охранников, – чтобы по дороге немного отойти от дневных дел, чтобы быть в состоянии видеть все вещи в их взаимосвязи. Но в нем все клокотало. Плохой день.

По небу тянулись темные тучи, что очень подходило к его настроению. Сегодня вечером будет дождь, возможно, даже гроза. В черноте облачного покрова лежали фиолетовые тени.

И все еще пробка, даже здесь, за городом, когда он благополучно покинул Лондон. Он душил руль своего «Ягуара», пока машины еле продвигались вперед, как при китайской пытке каплями воды. А, они там впереди удумали устроить ремонт, да еще на большом участке, и это в пятницу, к концу рабочей недели. Идиоты, свирепо подумал он.

Перед участком ремонта дорога сужалась в один ряд. Маккейн наблюдал ритм, в каком машины встраивались в единственный ряд, подобно застежке-молнии, пропустил вперед дребезжащий «Фольксваген» со сморщенной старушкой за рулем и только собирался последовать за ним, как слева подскочила грязно-коричневая машина и вклинилась перед Маккейном. Метнув гневный взгляд, он увидел за рулем широкоплечего громилу, который победно оглядывался на него, испытывая животную радость оттого, что обогнал «Ягуар». Рядом с ним сидела расфуфыренная бабенка и безмозгло скалилась.

Маккейн с недоумением глядел им вслед. И пока они медленно продвигались мимо ремонтного участка, на котором возились всего двое унылых рабочих, бабенка несколько раз оглянулась, явно восхищенная геройством своего спутника. Они говорили о нем. Насмехались. Чувствовали свое превосходство. Маккейн ощутил позыв к рвоте. Но у парня вместо мозгов были мускулы, так что, его не следовало таранить, выволакивать из машины и пытаться задушить или что-то вроде того.

Бесконечные минуты он полз позади них, пережевывая вопрос: а почему, к черту, он должен вкалывать, спасая человечество. Человечество? Разве оно не состояло в большинстве своем из таких вот олухов, как те, впереди? Тупая, бездуховная скотина, и на них он разбазаривает свое время? Эволюция – или слепая случайность, – может, и произвела на свет несколько человек, достойных его усилий, но большинство явно было браком.

Может быть, мрачно думал Маккейн, это не только неизбежно, но даже и своевременно, что человечество вымрет.

За полчаса до Лейпцига поезд остановился в маленьком местечке Наумбург-на-Заале, и, повинуясь спонтанному импульсу, Джон и Урсула сошли здесь и на остаток пути взяли такси.

Водитель обрадовался неожиданно привалившей дальней поездке, и когда Урсула обсуждала с ним, где их высадить, Джон сказал:

– Главное, не на вокзале.

Он не мог избавиться от чувства, что Марко и остальные уже поджидают их там.

Они вышли в центре города, на огромной площади с большим фонтаном и впечатляющими фасадами. Джон расплатился с водителем, который поблагодарил его на ломаном английском и уехал счастливый. Урсула стояла в ожидании, поставив сумку у ног и засунув руки в карманы. Чем ближе они подъезжали к Лейпцигу, тем больше она замыкалась, а теперь была так напряжена, будто их поджидало что-то ужасное.

– Ну? – спросил он.

– Мы приехали, – сказала она и огляделась, будто желая удостовериться, что все здесь по-прежнему. – Аугустус-плац. Раньше это называлось Карл-Маркс-плац. Здесь все и началось. – Она указала на импозантное здание за фонтаном: – Это опера. А напротив Гевандхаус, концертный зал. – Позади него возвышалось высотное здание, похожее на гигантскую полураскрытую книгу. – Это университет, так же, как и вон то строение впереди…

– «Все началось»? – переспросил он. – Что именно?

Она посмотрела на него.

– Демонстрации. Восемь лет назад здесь была еще ГДР. Варшавский пакт. Мы жили за железным занавесом, а вы, американцы, были нашими врагами.

– А, да, верно, – кивнул Джон. Восемь лет назад? Тогда его отношения с Сарой подбирались к столь же болезненному, сколь и неотвратимому концу. – Я помню смутно. Тогда ведь пала Берлинская стена, так?

Урсула безрадостно улыбнулась:

– Она не пала. Мы ее растерзали. – Она смотрела мимо него, но это был взгляд, на самом деле устремленный в прошлое. – Здесь все и началось. Первые демонстрации, сентябрь 1989 года. Здесь, в Лейпциге. В ноябре люди вышли на улицы по всей стране. Венгрия открыла свои границы на запад, а девятого ноября была открыта граница в Западную Германию. В ФРГ. И вскоре ГДР больше не было. – Она незаметно поежилась. – Это легко сказать. Но совсем другое дело, когда сам присутствуешь при этом.

Она указала на современное прямоугольное здание наискосок, с гигантским темным рельефом над входом.

– Это было место моего тоскливого стремления. Университет. – Болезненная улыбка пробежала по ее лицу. – Голова на рельефе – это, кстати, Карл Маркс. Эта массивная штука отлита из металла и так соединена с фундаментом, что здание пришлось бы снести, чтобы ее удалить. Только поэтому она все еще здесь. – Она повернулась и показала на длинный комплекс зданий напротив. – А там я работала. На главпочтамте. Всякие управленческие бумажки, счета, прочие мелочи. Тогда я считала простой случайностью, что из окна виден университет. Во время обеденного перерыва я, бывало, смешивалась со студенческой толпой и воображала себе, что я одна из них.

– И почему ты не была одной из них? – осторожно спросил Джон.

– Для этого я должна была закончить двенадцатилетнюю среднюю школу, а это было для меня под запретом. Не потому, что я была слишком тупа, а потому, что имела не то происхождение. По политическим причинам. – Она подняла с земли сумку и нерешительно повесила ее на плечо. – Все было политикой. Я долго держалась подальше от демонстраций, не хотела светиться… Я боялась. Было известно, что Штази фотографирует каждого, кто идет на богослужение к Николай-кирхе. И все равно туда шло все больше народу, даже когда церковь уже не вмещала всех. А после службы все приходили сюда, на Карл-Маркс-плац и потом шагали к вокзалу, вдоль всего внутреннего городского кольца, со свечами в руках, вполне мирно. Иначе был бы повод хватать людей, понимаешь? А так… Они шли мимо «Круглого угла», штаб-квартиры Штази, пели песни и ставили свечи на входную лестницу. И что им было делать? Ведь все было безобидно, правда? А на самом деле это было начало конца.

Джон зачарованно слушал ее, пытаясь представить себе, как это место, кажущееся таким будничным, могло выглядеть тогда, и не мог.

– Высшей точкой стало девятое октября. Понедельник. Демонстрации всегда проходили по понедельникам. Прошел слух, что ЦК СЕПГ решил в этот понедельник подавить контрреволюцию в Лейпциге. Так они это называли. В действительности это значило, что они хотели отдать приказ стрелять по демонстрантам. Это было то, чего все всегда боялись, – «китайское решение». В июне в Пекине были студенческие волнения, помнишь? На площади «Небесного мира», когда правительство направило туда танки, и были жертвы. Многие боялись, что то же будет в Лейпциге. Но все равно пришли.