Андреас Эшбах - Железный человек

Я узнал от других, что на одной из первых бесед с собравшимся составом Робинсон проявил свою некомпетентность в медицинских вопросах. Кто он на самом деле, оставалось пока открытым. Ясно было только, что отныне всё пойдёт ещё быстрее, чем шло до сих пор. Кто-то оказывал нажим и торопил проект.

Робинсон был низкорослый человек с отвратительным кривым черепом и поразительным множеством родинок на лице. Когда он говорил, то гнусавил так, будто ему неотложно следовало бы обследоваться на предмет полипов. Он вскочил, когда я вошёл к нему, пожал мне руку, пригласил сесть, предложил что-нибудь выпить и представился. Несмотря на всю его чёрт знает какую разлюбезность, он мне сразу не понравился.

Посреди нашего незначительного разговора зазвонил телефон. Робинсон прервался на полуслове. Звонил кто-то, кого он хорошо знал, к тому же высокий чин, это было заметно по реакциям, по тому, как он подносил трубку к уху и как назывался. Этот высокий чин, кажется, благоволил к нему, поскольку в разговоре сразу установился доверительный тон.

– На охоту?! – воскликнул Робинсон с таким восторгом, что всё, что он демонстрировал до сих пор, решительно разоблачил как неумелое притворство. – Что? Конечно же, в любой момент. На оленей? Пока не приходилось, но то и дело что-нибудь приходится делать впервые, я это всегда говорю… – Он повернулся ко мне, наморщив лоб и слушая в это время звучный голос, слова которого на расстоянии были неразличимы, и показал мне одним взмахом руки, что я должен выйти. Точно таким жестом, каким отгоняют назойливое насекомое.

Я вышел. Некоторое время ждал в его приёмной, где секретарша игнорировала меня. Это было ещё одно новое лицо; наверное, он привёл её с собой. Через четверть часа я заметил, что сигнальная лампочка на телефоне уже довольно давно погасла, но мистер Робинсон и не собирался снова пригласить меня в кабинет. Я ушёл, и на этом дело было кончено; во всяком случае, с его стороны больше ничего не исходило.

Было всё ещё темно, когда до моего сознания постепенно дошло, что я лежу боком на сырой траве и овечьем навозе. Две овцы и давешний баран оглядывали меня, пережёвывая траву, с большим интересом. Я издал стон, после чего одно животное на шаг отступило, а остальные равнодушно стояли на месте. Вот, оказывается, как далеко зашло дело: я перестал представлять для них опасность.

Я ощупал ещё раз бедро, и мне почему-то показалось, что дело уже не настолько безнадёжно. Во всяком случае, когда я ощупывал неестественные контуры, боль была терпимой. Что, естественно, могло происходить оттого, что уровень медикаментов в моей крови достиг максимального значения, но, как бы то ни было, представление, что я снова смогу подняться на ноги, было иллюзорным.

Внезапно баран поднял голову и с трепещущими ноздрями стал вглядываться в какую-то точку на горизонте. Точку, судя по всему, чем-то его беспокоящую.

Я выгнулся и посмотрел в ту же сторону, что и баран. И понял, что его встревожило.

Меня это тоже встревожило.

Невооружённым глазом была видна короткая цепь пляшущих огней. При ночном видении и с включённым увеличением мне стали видны мужчины, идущие рядом, и некоторые из них светили перед собой карманными фонарями.

Но это было ещё не самое тревожное. По-настоящему тревожным было то, что те, у кого не было карманных фонарей, держали в руках ружья с включённым лазерным прицелом.

Можно было заключать пари, что это не ирландские крестьяне-браконьеры.

Я со стоном вжался поглубже в траву. Пришла, значит, пора. Уборки урожая. Шуточки закончились. Они решили взять меня. Неужто они знали, что со мной случилось? Нет, не знали. Иначе они не двигались бы с такой осторожностью. У меня даже сложилось впечатление, что они не знают, где я.

Быстро как мог – что было не особенно быстро – я выдернул из кармана маскировочный костюм, встряхнул его и укрылся им. О том, чтобы надеть его, нечего было и думать, но он всё ещё был ощутимо холодный; в случае, если у них есть при себе инфракрасные приборы – а они у них гарантированно есть, – это хоть на какое-то время поможет мне оставаться необнаруженным.

Потом я сообразил, что это мне ничего не даст. О борьбе нечего было и думать. У меня не было другого выбора, кроме как оставаться лежать, где лежу, и ждать, когда они подойдут с носилками и наручниками. Или что уж там они считают достаточным, чтобы повязать киборга.

Они остановились, как будто в ожидании приказа. Я услышал отдалённый шум моторов. Внедорожники. В туманной дали мерцал свет, который мог исходить от фар. Силы-то сколько нагнали. Ну да, а что это могло быть ещё. Я напрягся и привстал, мне удалось занять сидячее положение с вытянутой правой ногой, и увидел, что овцы уже все проснулись и тревожно следили за тем, что происходит вокруг меня.

Мне в голову пришла идея. Несомненно, дурацкая идея, но у меня было такое чувство, что терять особенно нечего. Я прошёлся по банку звуков, который заложил в свои спокойные, созерцательные дни, когда слушал овец, встречавшихся мне на воскресных прогулках. Успокоительные звуки я сегодня ночью уже несколько раз успешно применил, но нет ли среди них ещё?..

Да, так и есть. Звук паники. Сигнал тревоги. Требование бежать врассыпную, сломя голову, во все стороны. Я издал сдержанный, для человеческого уха звучащий вполне безобидно сигнал, однако действие его на овец оказалось сенсационным: их как будто подстегнули, они вскочили и понеслись прочь, блея во всё горло, как резаные, и мне приятно сообщить, что они внесли смятение в ряды моих преследователей. В ночи загремели выстрелы, началась пальба на чём свет стоит, земля содрогалась, как от топота конницы, я видел, как бараны с дикой отвагой нагнули головы и рогами вперёд пошли в атаку, а ягнята с жалобным блеянием, как малые дети, метались и вились волчком, и во всём этом светопреставлении я попытался привстать на мои полторы ноги. Каким-то чудом мне это удалось, и я заковылял прочь, назад, тем же путём, каким пришёл, кривясь от боли, оглушённый обезболивающим наркотиком в кровеносной системе, с биением крови в бедре и с жаркой яростью в горле. Лишь облизав губы, я понял, что это слёзы текут по моим щекам.

Так я хромал вниз, зная, что гора позади меня высится чёрной тенью в ночи, неприступная и непроходимая, и с этим ничего не поделаешь, остаётся только ждать и гадать, в спину или в голову придётся та пуля, которая готовит конец моему пути. Я тащился вперёд, досадуя, чего они там медлят с этим добивающим ударом, с этой милостивой пулей сострадания, с финальным свинцом. Я уже чувствовал, как у меня начинается зуд в том месте спины, куда ей предопределено попасть. А может, в этом проявлялось дополнительное искусственное чувство, о котором я ничего не знал, чувство, способное ощутить, в каком месте красная тлеющая точка лазерного прицела ощупывает моё тело? Я не оборачивался. И не обернусь, нет. Такого удовлетворения я им не доставлю. Если они убьют меня, то пусть делают это злодейски, в спину, как трусы, каковыми они и являются.