Карл Хайасен - Дрянь погода

– Кто это? – спросила Эди.

– Не порежьтесь о битое стекло, – сказал Джим Тайл.

– Вы меня здесь оставляете?

– Да, мэм.

Эди вышла, а человек сел в машину. Полицейский попросил его запереть дверцу и пристегнуть ремень. Эди не отошла от машины; сложив на груди руки, она робко демонстрировала обиду. Впечатление смазывали проливной дождь, заставлявший щуриться и моргать, и сильный ветер, трепавший ей волосы, как помпоны.

– А что мне здесь делать-то? – Эди перекрикивала непогоду.

– Посчитайте, сколько раз вам повезло.

Джим развернулся и поехал обратно в Ки-Ларго.

Уходя с губернатором, Бонни нервно чмокнула Августина. Макс уже был в пути к месту встречи на шоссе.

Оставшись в одиночестве, Августин попытался читать. Он забрался в «скорую помощь», чтобы не мочить книгу под дождем, но сосредоточиться не удавалось. Воображение рисовало встречу супругов и их разговор. В голове крутилось два варианта сценария: «Грустное прощание» и «Прости меня, давай попробуем все сначала».

Внутренний голос говорил, что, возможно, он больше не увидит Бонни. Она может передумать и улететь в Нью-Йорк. Августин уже приучил себя к таким разочарованиям.

С другой стороны, никто из трех его бывших невест не выдержал бы в лесу так долго, чтобы не закатить сцену. Бонни от них сильно отличалась. Так сильно, надеялся Августин, что не убежит от него.

Несмотря на душевные переживания, Августин приглядывал за бесчувственным Щелкунчиком. Скоро дуболом очнется и замычит. От тупоглазых матросов, которых отец нанимал на катер, его отличает лишь дешевый полосатый костюм.

Дрянная погода тоже напоминала об отце. Вспомнился хмурый сентябрьский день, когда папаша выбросил за борт шестьдесят тюков, по ошибке приняв встречное судно за береговой патруль. Но это оказался «гаттерас» с вдребезги пьяными врачами, направлявшимися на Багамы. Гольфстрим подбрасывал тюки с марихуаной на семифутовой океанской зыби, а обезумевший папаня вербовал на спасение товара приятелей, соседей, родственников, портовую шваль и самого Августина. Баграми и острогами они выудили все тюки, кроме четырех, которые сцапала проворная команда проходившего греческого танкера. Вечером, когда спасенный товар сох в пакгаузе, отец выставил помощникам угощение. Все обкурились, кроме Августина, которому было всего двенадцать лет. Он уже тогда понял, что не годится для отцовских рыбалок.

Августин вылез из фургона и потянулся. Над поляной кружил краснохвостый сарыч. Августин подошел к Щелкунчику. Рядом лежал чемодан с деньгами, вонявшими мочой. Августин толкнул бандита ногой. Глухо. Ухватившись за блокиратор, помотал из стороны в сторону голову Щелкунчика. Башка безвольно качалась, как у тряпичной куклы. Бандит шевельнулся, сонно всхрапнул, но глаз не открыл. Августин сильно прищемил ему ноготь большого пальца. Щелкунчик даже не вздрогнул.

Спящая красавица, подумал Августин. Можно даже не связывать.

И так душа не на месте – вернется ли Бонни, а тут еще любуйся на мерзкую рожу храпящего Лестера Маддокса Парсонса. Радости мало. Запах сильного дождя, сарыч в высоте, прохладные объятия зеленого леса – все это испоганено гнусным присутствием Щелкунчика.

Здесь оставаться больше нельзя. В такой компании еще хуже, чем одному.

– А где молодой человек? – спросил Джим Тайл.

– В библиотеке, – ответил Сцинк.

Они сидели в патрульной машине где-то возле тропинки, по которой губернатор вывел Бонни к шоссе. Макс и Бонни устроились рядышком на железных перилах, окаймлявших Крокодильи озера.

Машина стояла в семидесяти пяти ярдах – большего уединения Джим и Сцинк предложить супругам не могли. Но даже с такого расстояния сквозь пелену дождя хорошо виднелось неоновое пончо Макса.

– Его старик в тюрьме. – Сцинк по-прежнему говорил об Августине. – Тебе понравится: Бонни сказала, что парня зачали в ураган.

– Какой?

– «Донна».

– Впечатляет, – улыбнулся Джим.

– И вот через тридцать два года – новый шторм и новое начало. Парень родился под несчастливой звездой, тебе не кажется?

– Ну ты и трепло, – ласково усмехнулся патрульный. – Что за история с его отцом?

– Контрабандист. Как оказалось, бездарный.

Джим помолчал.

– Знаешь, мне парень нравится. Он правильный.

– Это точно.

Полицейский включил «дворники». Яркое пончо двигалось – муж Бонни вскочил и расхаживал взад-вперед.

– А вот ему я не завидую, – сказал Джим.

Сцинк дернул плечом. Он все еще не простил Максу съемки в Майами.

– Покажи, куда попала пуля.

Полицейский расстегнул рубашку и оттянул повязку. Даже через жилет пуля наградила Джима фиолетовым кровоподтеком на груди. Губернатор присвистнул:

– Вам с Брендой нужен отпуск.

– Врачи говорят, дней через десять ее выпишут.

– Увези ее на острова, – предложил губернатор.

– Она никогда не была на Западе. Лошадей любит.

– Тогда езжайте в горы. В Вайоминг.

– Да, ей понравится.

– Поезжайте куда угодно, Джим. Главное – подальше отсюда.

– Да уж. – Патрульный выключил «дворники». Ливень заливал стекло, как сироп. О Щелкунчике не говорили.

– Который из них? – спросил Макс, надеясь, что это похититель – он еще безумнее второго. Такой вариант подкрепил бы его теорию, что жена лишилась рассудка: стокгольмский синдром [78]с поправкой на дрянную погоду. Такое легче принять и объяснить друзьям и родственникам. Бонни загипнотизировал обезумевший от наркотиков отшельник. Этакий Мэнсон без Семьи.

– Макс, проблема – во мне, – сказала Бонни, хотя понимала, что это не совсем так.

Увидев мужа, вылезавшего из полицейской машины, она подумала, что он выглядит как маленький болотный кролик, который пыжится предстать стофунтовым лесным волком.

– Бонни, тебе промыли мозги, – говорил Макс.

– Никто…

– Ты спала с ним?

– С кем?

– С кем-то из них.

– Нет! – Наигранным возмущением Бонни пыталась скрыть ложь.

– Но хотела. – Макс встал. Дождевые капли бусинами покатились с пластикового пончо. – Значит, нужно так понимать, что ты предпочитаешь это, – презрительный жест, – жизни в городе?

– Мне бы хотелось увидеть крокодильего детеныша. Только это я и сказала.

Бонни понимала, насколько оскорбительно это звучит для человека вроде Макса.

– Он заставил тебя курить ту дрянь, да?

– Перестань.

Макс расхаживал взад-вперед.

– Не могу в это поверить.

– Я тоже. Прости меня.

Макс набычился и зашагал к воде. Злость не позволяла расплакаться, а обида – упрашивать. Больше того, забрезжила мысль: вероятно, Бонни права – он плохо ее знает. Даже если она передумает и вернется с ним в Нью-Йорк, он будет жить в постоянной тревоге перед ее новым закидоном. Произошедшее поломало их отношения. Возможно, навсегда.