Карл Хайасен - Хворый пес

– Знаешь, что мне следует сделать? – услышал Стоут. – Выбить из тебя дерьмовую душу. Вот уж поднялось бы настроение! То-то бы радость была! Но, пожалуй, не стану. – Человек опустился на колено; здоровый глаз вперился в Стоута, а малиновый смотрел в сторону.

– Не бейте меня, – попросил Стоут, опуская руки.

– А знаешь, как хочется?

– Пожалуйста, не надо.

Бородач поболтал клювами перед лицом Стоута.

– Стервятники. Попались мне под плохое настроение.

Стоут зажмурил глаза и не открывал, пока не остался один. После ухода непрошеного гостя он еще два часа не шевелясь сидел на полу. Подтянув к подбородку бледные коленки, он скорчился в углу и пытался прийти в себя. Вспоминая последнее, что сказал «капитан», Палмер Стоут вздрагивал.

Твоя жена очень привлекательная женщина.

Пес восхитительно проводил время.

В том-то и прелесть быть лабрадором-ретривером – рождаешься для веселья. Твою взбалмошную башку редко посещают размышления и никогда – мрачная тревога; каждый день – веселая игра. Чего еще требовать от жизни? Поесть – восторг, задрать лапу – наслаждение, раскорячиться и выложить кучку – счастье. А полизать собственные яйца? Блаженство! И везде доверчивые человеческие существа, которые потреплют, обнимут и повозятся с тобой.

Пес балдел, путешествуя в фургоне с Твилли Спри и Дезиратой Стоут. Новое имя? Чудесно. Макгуин – очень красиво. Магарыч – тоже было неплохо. Если честно, псу было все равно, как его называют, он отзывался не на кличку. Позвали бы: «Толстомордый, пора обедать!», и он бы точно так же восторженно поскакал, виляя хвостом-дубинкой. Тут уж ничего не поделаешь. Философия лабрадоров состояла в том, что жизнь слишком коротка, и нельзя тратить ее на иное, как веселье, шалости и стихийные случки.

Скучал ли он по Палмеру Стоуту? Неизвестно. Собачья память больше вбирает ощущения, а не чувства, в ней откладываются звуки и запахи, а не эмоции. Например, в мозгу Макгуина навсегда запечатлелся запах сигар Стоута и звяканье ключа, когда хозяин за полночь в подпитии тыркался в парадную дверь. Макгуин также хорошо помнил холодные рассветы в засаде на уток, когда Стоут еще пытался превратить его в настоящую охотничью собаку, помнил бешеный стук птичьих крыльев, «бах-бах-бах» дробовиков, звонкие человеческие голоса. В памяти Макгуина хранилась каждая тропка, по какой он когда-либо пробегал, каждый котяра, загнанный им на дерево, каждая нога, с которой он пытался совокупиться. Но никто не знает, грустил ли он по обществу хозяина. Лабрадоры предпочитают находить радость исключительно в сегодняшнем дне, забывая о прошедшем.

А сейчас Макгуин был счастлив. Он всегда любил Дези – она теплая, ласковая и великолепно пахнет. И сильный парень, что унес его из дома Палмера Стоута, был дружелюбен, заботлив, и пахло от него приемлемо. Что касается отвратительного случая с собакой в чемодане – что ж, Макгуин уже забыл об этом эпизоде. С глаз долой, из сердца вон. Таково кредо лабрадора.

Сейчас он радовался возвращению на Жабий остров, где можно бегать по пляжу, грызть прибитые к берегу деревяшки и от души скакать в прохладных соленых волнах. Он без устали гонялся за морскими птицами, и в брюхе, откуда удалили скобки, уже почти не покалывало. Макгуин до упаду наигрался на берегу и моментально заснул, вернувшись в гостиницу. Кто-то погладил его по боку, и он, не глядя, знал, что славно пахнущая рука принадлежит Дези. В знак благодарности Лабрадор постучал хвостом, но предпочел не вставать – не было настроения принимать очередную пилюлю, а именно Дези обычно давала ему таблетки.

Но что это? Ему чем-то повязали морду – кусок материи, слабо отдающий мылом. Пес приоткрыл один глаз – темнота. Чего это она сделала? Макгуин слишком устал, чтобы выяснять. Как всех лабрадоров, его частенько озадачивало поведение людей, но он не тратил время на попытки в нем разобраться. Вскоре с кровати донеслись незнакомые шорохи, Дези и парень шептались. Но сейчас Макгуина это не заботило, и он быстро уснул. Ему снилось, что он гоняется за чайками по волнам прибоя.

– Ты что, завязала ему глаза? – спросил Твилли.

Дези до подбородка натянула простыню.

– Это собака Палмера. Извини, но мне как-то неловко.

Она придвинулась, и Твилли ее обнял.

– Наверное, мы еще должны быть тише воды, ниже травы?

– Шуметь нельзя в любом случае. За стенкой миссис Стинсон, – сказала Дези.

Миссис Стинсон была владелицей единственного на Жабьем острове пансиона. Она твердо заявила – никаких собак в гостинице, и приготовилась дать паре от ворот поворот, когда в качестве «доплаты за домашнее животное» Твилли протянул ей стодолларовую купюру. После этого миссис Стинсон не только предоставила им лучшую комнату, но и принесла Макгуину плошку бефстроганова.

– Миссис Стинсон смотрит внизу борьбу по кабельному, – сказал Твилли.

– Все равно мы должны вести себя тихо. Сейчас, наверное, нужно меня поцеловать.

– Глянь-ка на собаку.

– Я не хочу смотреть на собаку.

– Пурпурная бандана.

– Это лиловый цвет.

Твилли сдерживал смех.

– Ты смеешься надо мной, – сказала Дези.

– Вовсе нет. Ты потрясающая. Наверное, я бы мог искать тысячу лет и все равно не найти женщину, которая стесняется изменить мужу в присутствие его собаки.

– Собаки очень чуткие. Все животные такие. Ты прекратишь или нет?

– Я не смеюсь. Но ты только посмотри на него! Жаль, камеры нет.

– Все, хватит! – Дези выключила лампу. Потом взобралась на Твилли, взяла его руки и положила себе на груди. – Послушай-ка, – прошептала она, – кажется, ты говорил, что хочешь со мной переспать.

– И хочу. – Твилли еле сдерживался, чтобы не расхохотаться от сногсшибательного вида Макгуина.

– Кстати, ты заметил, что я – в чем мать родила?

– Угу.

– А что я делаю?

– Катаешься на мне верхом?

– Правильно. Это твои руки у меня на титьках?

– Мои.

– А ты, случайно, не обратил внимания, где моя рука?

– Уж точно обратил.

– Тогда, давай, пожалуйста, продолжим, – попросила Дези. – Потому что во всем нашем предприятии и в моем побеге с тобой эта тема – большой безответный вопрос.

– Ты про секс?

– Да, про секс, – вздохнула Дези. – Слава богу, что не все приходится разжевывать. – Она шутливо сжала Твилли под простыней.

– Нет ничего лучше, когда его сначала маленько потискают, – улыбнулся Твилли.

– О, это ты выдержишь! – Дези сжала сильнее. – Определенно выдержишь!

– Ой! Осторожней ногтями-то!

Тихо и спокойно у них не вышло.

Потом Дези откатилась и положила голову рядом с головой Твилли на домотканую льняную наволочку миссис Стинсон. Грудь Твилли часто вздымалась и опадала, возбуждение не давало уснуть. Дези включила лампу, и Твилли расхохотался.