Лев Пучков - Ксенофоб

– Это я на тот случай, если вдруг возникнет острое желание высказаться: типа, «чурка ты нерусская» или что-то в таком же духе, – невозмутимо пояснил Филин. – Это – мой персональный татарин. Так что прошу относится к нему так же, как ко мне.

– А как его звать? – спросил я.

– Не надо его звать, – Филин покачал головой и зловеще хмыкнул. – Он приходит сам. И дай бог вам обойтись без этого.

– Ну как к нему обращаться-то? Имя у него есть?

– Не думаю, что это вам понадобится. Ну, если вдруг остро приспичит – Седьмой.

– Это такое погоняло, что ли?

– Позывной, – буркнул Федя. – По порядковому номеру в команде.

– Вы уже так много знаете... Вас это не тревожит? – Филин стукнул в дверь и скомандовал: – Отворяй!

Дверь распахнулась и мы вошли в небольшое помещение.

Здесь царил полумрак – единственным источником света была керосиновая лампа, стоящая в правом дальнем углу на двух кирпичах, положенных один на другой.

Справа от двери стоял длинный и худой газовый баллон, еще один баллон валялся слева, вдоль стены. По центру, у противоположной от двери стены, лежал деревянный поддон, слева от него, в углу, был виден объемный туристический рюкзак, а чуть ближе к нам – небольшая канистра и пол-литровый распылитель. Рядом была расстелена тряпка, на которой лежали какие-то невеликие предметы, плохо различимые в темноте.

На поддоне был распят голый пленник. Его вещи валялись справа у стены, неподалеку от лампы. Мешок и скотч с пленника сняли, он смотрел в нашу сторону, выворачивая шею и поднимая голову, насколько позволяли путы.

– Э, мужики! Этот у вас че – немой, что ли? Руками машет, а «метлой» не может!

Кумарная расслабленность прошла, пленник вел себя вполне адекватно.

– Э! Ну я, типа, проникся и все такое. Все, хорош, пошутили – и ладно. Давайте уже договариваться! Че вы, вообще, тут устроили, я не понял?

Голос у него был резкий и хрипловатый, говорил он уверенно, с нарочитой развязностью – в общем старался держаться «по-пацански».

Однако интонация его выдавала. Эта своенравная интонация, не подвластная контролю рассудка, прямо-таки вибрировала от страха и неизвестности. Парень уже понял, что это не розыгрыш и теперь с замиранием сердца ждал, что же с ним будут делать дальше.

А еще он сильно потел. На лице его выступила обильная испарина, тело лоснилось – создавалось такое впечатление, что его смазали маслом. Между тем, в помещении было ничуть не теплее, чем на улице.

Филин поменял световое оформление: керосиновую лампу поставил у стены справа, а на кирпич водрузил свой фонарь и отрегулировал его так, чтобы луч освещал поддон и лежащего на нем пленника. Затем вытащил из угла рюкзак и перенес его к баллону, что торчал в углу справа от входа. Покопавшись в кучке вещей пленника, Филин выудил телефон и вручил его мне:

– Держи. Пока мы будем заниматься, просмотри, что там есть. Только смотри, не звони никому.

– Да, я понял.

Филин придирчиво осмотрел пленного, перевел взгляд на Седьмого и спросил:

– Готов?

– Да, командир, – негромко ответил Седьмой.

Теперь, когда Филин установил свой фонарь, можно было заметить, что Седьмой одет, скажем так, несколько специфично: на нем был застегнутый «под горло» комбинезон с капюшоном, резиновый фартук и медицинские бахилы.

А еще можно было рассмотреть, что это за предметы на тряпице рядом с канистрой. Там были два небольших ножа разной формы, плоскогубцы, несколько хирургических зажимов, пинцет с тонким «носом», рулон ваты и стеклянный флакон с какой-то жидкостью.

Брр... У меня при виде всего этого нехорошо екнуло в желудке.

– Присаживайтесь, – Филин кивнул на баллон, лежавший у левой стены. – Пейте воду, есть желание – курите, если рыгать – вон, угол пустой. Пока не закончим, выходить не надо.

Многообещающее приглашение, не находите?

Заперев дверь на засов, Филин сел на рюкзак и поставил перед собой керосиновую лампу. Потом вынул свой блокнот, склонился над лампой и стал листать его, что-то помечая ручкой.

– Мужики... – напомнил о себе пленник. – Вы кто? От кого вы? Ну хоть предъявите что-нибудь, скажите, что вам надо!

Эта сентенция осталась без внимания: мы сидели молча, Филин продолжал работать с блокнотом, а Седьмой стоял истуканом, повернувшись к поддону спиной и смотрел на командира – ждал указаний.

– Э! – возвысил голос пленник. – Ну вы че такие странные, я не понял?! Ну скажите хоть что-нибудь, поговорите со мной!

– Кстати, насчет «поговорить», – Филин закончил возиться с блокнотом, встал и взял лампу. – Дима, подойди-ка...

Я подошел к поддону – Филин поднес лампу к моему лицу и спросил:

– Узнаешь?

Пленник щурился от света, так что рассмотреть выражение глаз не представлялось возможным – но его лицо, покрытое густой испариной, было похоже на маску отчаяния.

Он узнал меня. Гримаса, невольно исказившая его лицо, была красноречивее любых свидетельских показаний и самых веских улик. Надо было что-то отвечать, а он не мог: оторопел, пересохло в горле, ступор навалился – в общем не знаю, что там было, но на какое-то мгновение он просто лишился дара речи.

Если бы я зашел утром в родную ванну и увидел в раковине королевскую кобру, я бы, наверное, вел себя примерно так же. Очень, знаете ли, неожиданное явление – и не просто странное, а прямо-таки фатальное...

– Виновен, – удовлетворенно буркнул Филин. – Без вариантов.

– Э... – хрипло выдавил пленник и закашлялся, прочищая горло. – Э!!! Кто виновен, я не понял?! Ребята – вы все попутали!

Филин вернулся в исходное положение: сел на рюкзак, лампу поставил перед собой. Затем он снял свою сумку, уложил на пол, справа от себя и достал из нее два диктофона.

– Рустам, надо немного потерпеть, – обратился Филин к пленнику. – Будет больно – но недолго. Твоя задача: говорить правду. Чем меньше ты будешь врать, тем быстрее все кончится.

Седьмой взял один из ножей, склонился на пленником и вопросительно посмотрел на Филина.

– Э, ну все, все – я все понял! – тонко крикнул пленник срывающимся от ужаса голосом. – Вы спросите сначала – я и так все расскажу!!!

Филин включил оба диктофона, уложил их на сумку и скомандовал:

– Приступим...

Как передать всю полноту Воплощенной Боли в безликом текстовом формате?

«...Седьмой надрезал пленника, вытягивая из него то ли жилы, то ли нервы, то ли звенящие от напряжения струнки человеческой души, закреплял зажимами, дергал, давал нашатырь, спрыскивал распылителем, Филин ровным голосом задавал вопросы, пленник страшно кричал, отвечал на вопросы; если он врал, ему делали больно, если не врал – делали больно, врал во спасение от боли – ему все равно делали больно; в общем, ему все время причиняли боль, только с разной степенью интенсивности...»