Кэти Райх - Смертельно опасно

Несмотря на разбухание и мраморность, с правой стороны лицо Ферриса осталось совершенно нетронутым.

Видимо, жара и гнилостный запах помешали кошкам поработать как следует над этой частью трупа.

Я поняла, почему Ламанш нуждался во мне.

— На левом виске имелась открытая рана?

— Oui. И еще одна — на затылке. Разложение и вздутие сделали невозможным установить траекторию полета пули.

— Мне понадобится полный рентгеновский анализ черепа, — сказала я Лизе.

— Направление?

— Под всеми углами обзора. И еще нужен сам череп.

— Невозможно, — оживился четвертый наблюдатель. — У нас имеется соглашение.

Ламанш поднял руку, затянутую в перчатку:

— Я уполномочен установить истину в этом деле! Вы дали слово, что не станете чинить препятствий.

Серо-желтые лица мужчин покрылись розовым румянцем.

— За исключением крайней необходимости, — добавил Ламанш.

Четвертый присутствующий повернулся к мужчине слева. Тот задрал подбородок. Ламанш повернулся ко мне:

— Доктор Бреннан, вы будете продолжать исследование черепа и уцелевших костей прямо здесь.

— Простите, доктор Ламанш…

— Если это невозможно, просто составьте протокол.

Ненавижу, когда мне диктуют, как надо работать. Терпеть не могу, когда нет информации и не используются оптимальные условия.

Впрочем, я очень люблю и уважаю Пьера Ламанша. Он лучший патологоанатом, которого я когда-либо знала.

Я покосилась на босса. Тот незаметно кивнул. Тогда я перевела взгляд на лица, склонившиеся над Авраамом Феррисом. В каждом отражалась вековая борьба веры против прагматизма. Тело как храм. Тело как каналы и нервные узлы, как моча и желчь.

— Конечно, — пробормотала я. — Позовите, когда будете готовы к снятию скальпа.

Я посмотрела на Райана. Он подмигнул — как любовник, а не как полицейский.

Неизвестная женщина все еще плакала, когда я покидала отделение аутопсии. Спутник — или спутники — вели себя тихо.

Не хочу сострадать кому-либо лично.

Я часто была свидетелем несчастья. Снова и снова присутствовала при лобовых столкновениях оставшихся в живых с их изменившейся реальностью. Еда, которой не с кем поделиться. Разговоры, которые уже никогда не состоятся. Книги, которые некому почитать вслух.

Я видела боль, но не предлагала помочь. Я — аутсайдер, посторонний. Человек, чье болезненное любопытство удовлетворяется созерцанием пострадавших в аварии, на пожаре, в перестрелке. Я — воющая сирена, или натягиваемая желтая лента, или молния на мешке для трупа.

Я ничего не могу поделать. И ненавижу свою беспомощность.

Проклиная себя за трусость, я свернула в комнату ожидания.

Две женщины сидели рядом. Одна — помоложе, я бы дала ей от тридцати до пятидесяти. Бледная кожа, густые брови, темные кудрявые волосы, собранные на затылке. Одета в черную юбку и длинный черный свитер с высоким воротником, закрывающим подбородок.

Женщина постарше была так морщиниста, что напомнила мне кукол из высушенных яблок, которых мастерят в горах Каролины. Одета в длинное черно-пурпурное платье. На месте трех верхних пуговиц — скрученные нитки.

Я кашлянула.

Бабушка-яблоко подняла взгляд. Слезы блестели в миллионе морщинок.

— Миссис Феррис?..

Грубоватые пальцы теребили носовой платок.

— Темперанс Бреннан. Я ассистирую на вскрытии мистера Ферриса.

Голова старушки свалилась вправо, отчего немного сбился парик.

— Пожалуйста, примите мои соболезнования. Знаю вам сейчас очень нелегко.

Молодая женщина подняла на меня завораживающие лиловые глаза:

— Правда?..

Хороший вопрос.

Смерть трудно представить. Я знаю это. Мое понимание не может быть полным. И об этом я тоже знаю.

Мой брат скончался от лейкемии в трехлетнем возрасте. Бабушка умерла, прожив долгую жизнь, более девяноста лет. Каждый раз смерть оставляла глубокий след в душе.

Кевин — просто ребенок из прошлого. О бабушке я вспоминаю еще реже. Я любила своих родных. Они любили меня.

Но моя жизнь вращалась не вокруг них, к тому же смерти не были случайными.

Как люди справляются с внезапной смертью мужа, жены, ребенка?

Не хочу об этом думать.

Молодая женщина сказала раздраженно:

— Перестаньте притворяться! Вы и понятия не имеете о боли, которую мы чувствуем.

Неуместное замечание, подумала я. Соболезнования есть соболезнования, какими бы они ни были.

— Конечно, нет, — произнесла я, переводя взгляд с одной женщины на другую. Это было довольно дерзко с моей стороны. Родственницы молчали. — Я очень сожалею.

Повисла пауза. Мне показалось, что женщины не собираются мне отвечать.

— Я Мириам Феррис. Авраам — мой муж, точнее, был им.

Мириам хотела было протянуть мне руку, но застыла в нерешительности.

— Дора — мать Авраама.

Дрожащая рука опустилась на колено Доры.

— Я поняла, что наше присутствие при вскрытии не допускается. Мы ничего не можем поделать. — Голос Мириам звучал хрипло и печально. — Это все так.

Молодая женщина замолкла, продолжая смотреть на меня.

Не придумав чего-нибудь утешительного, бодрящего или просто успокаивающего, я использовала стандартную фразу:

— Разделяю вашу боль от потери любимого человека.

Правая щека Доры судорожно дернулась. Ее плечи опустились, голова поникла.

Я подошла, присела перед ней на корточки и положила свои руки на ее.

— Почему Авраам? — задыхаясь, произнесла она. — Почему мой единственный сын? Матери не должны хоронить своих детей.

Мириам проговорила что-то на иврите или на идише.

— Как может Бог допустить подобное?..

Невестка снова сделала ей какое-то замечание.

Дора поглядела в мою сторону.

— Почему он не забрал меня? Я старая. Я готова.

Ее морщинистые губы дрожали.

— На эти вопросы нет ответов, мэм. — Мой собственный голос тоже стал хриплым.

Слеза капнула с подбородка Доры на мой большой палец. Я опустила глаза на маленькое мокрое пятнышко. И сглотнула.

— Могу я предложить вам чай, миссис Феррис?..

— Было бы неплохо, — ответила Мириам. — Спасибо.

Я сжала руку Доры. Хрупкие кости и сухая кожа. Остро чувствуя собственную беспомощность, встала и протянула Мириам визитку.

— Буду наверху следующие несколько часов. Если что-нибудь понадобится, звоните, не стесняйтесь.

Выходя из комнаты ожидания, я заметила одного из бородатых наблюдателей в другом конце коридора. Он не дал мне пройти, преградив дорогу.

— Это было очень любезно с вашей стороны.

Бородач обладал довольно своеобразным дребезжащим голосом, как у Кении Роджерса, исполняющего «Люсиль».

— Одна женщина потеряла сына. Другая — мужа. Я видел вас там. Несомненно, вы умеете проявлять сострадание. Вы человек чести.