Эндрю Уилсон - Лживый язык

Я вспомнил его слова, сказанные мне перед тем, как я покинул его спальню, — что он будет спать как убитый. Грех не воспользоваться такой возможностью. Я быстро запихал все материалы и блокнот в пакеты и сунул сверток под пол. Положил стамеску в ящик стола, под газеты, и взял ручку с фонариком. На улице гремел гром, сотрясая палаццо до самого фундамента; в окно хлестал дождь. Если Крейс сумел заснуть в такую свирепую непогоду, значит, он и впрямь спит как убитый.

Я открыл дверь, по темному коридору прошел в портего. У входа в тот коридор, что вел в покои Крейса, я остановился, потом еще раз — у его спальни, прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука. Я открыл дверь в его спальню и ступил на терраццио. Прежде чем начать поиски, нужно было убедиться, что Крейс крепко спит, поэтому я прошел в альков, где стояла его кровать, и кашлянул — сначала тихо, потом громче. Из-за бархатных занавесей слышалось дыхание, иногда нарушаемое гортанным всхрапом. Я заглянул за полог. Крейс лежал, подтянув колени к груди. Его рот был открыт, в уголках губ пузырилась слюна. Хоть веки его и были опущены, глаза под ними продолжали быстро двигаться в разные стороны — а это вернейший признак, что он пребывает в глубоком сне. Я задвинул полог. Пусть спит спокойно.

Я прошел через спальню к кабинету, открыл дверь. Ручкой-фонариком посветил в темноту. Его лучик выхватил из мрака чернильницу с черепашьей головой, потом другие предметы — редкие вещицы на выставочном стенде Крейса: керамическую бутыль в форме створчатой раковины, изящные вазы, миниатюры в бархатном обрамлении, мраморную плиту с изображением Муция Сцеволы, треугольную курильницу с крылатыми фигурками, медные подсвечники и чашу с изображением Ганимеда, которого похищает орел — олицетворение Зевса. Стены, обитые богатой красной тканью, казалось, были залиты кровью.

Сначала я проверил шкафчик с редкостями — водил пальцами по пустым пространствам между предметами, у задней стенки стеллажа, ища конверт или пакет. Ничего. Я оглядел высившиеся тут и там стопки книг. Некоторые из них, несмотря на все мои усилия, по-прежнему напоминали шаткие башни. У одной из стопок, сложенной из фолиантов огромных размеров, которые Крейс поместил в дальнем углу кабинета, я опустился на колени. Беря по одной книге из стопки, я быстро пролистывал каждую, проверяя, не заложено ли что-нибудь между страницами. Увы, ничего. Я стал рыться в его письменном столе, хотя уже однажды, в первые дни моего пребывания в палаццо, проверил каждый ящик и рукописи не нашел. Ведь могло быть и так, что раньше Крейс хранил этот машинописный текст где-то в другой части дома, а несколько недель назад перепрятал его в свой стол. За время своих изысканий я твердо усвоил одно: все нужно делать тщательно. Полагаться на предположения опасно.

Я выдвинул маленькие ящички в верхней части стола и нашел крошечные золотые ключики и желто-коричневый конверт с соломенной прядью — по-видимому, это были волосы Криса. Однако в глубине этого же ящика лежал еще один конверт, большего размера. Этого конверта я прежде не видел. Я достал его и при свете фонаря разглядел еще одну прядь волос, по цвету такую же, как волосы Криса, но на ощупь менее ломкую. Я вспомнил, как несколько дней назад проснулся ночью из-за того, что моего лица коснулось нечто ледяное. Тогда я подумал, что это были холодные пальцы Крейса, а теперь понял, что, скорее всего, это были ножницы, которыми он срезал локон с моей головы. Я перевернул конверт, и у меня на затылке волосы дыбом встали. На обратной стороне рукой Крейса по-итальянски была написана фраза, которая показалась мне смутно знакомой.

«Io son colei che ognuno al mondo brama, perche per me dopo la morte vive», — прочел я.

В этот момент я услышал за спиной шум. В комнату хлынул свет. Я обернулся. В дверях стоял Крейс — в ночной сорочке и халате. В руке он держал пистолет.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросил он, ухмыляясь.

— Гордон… это не то, что вы думаете. Я…

— Что? Я прекрасно знаю, что вы делаете.

— Я просто пытался найти…

— Оставьте свое красноречие, Адам. Хоть раз перестаньте лгать.

Он шагнул ко мне, поднял пистолет, обеими руками навел его на меня.

— «Е se vitio о virtude opera trama», — сказал он. Его звучный голос ласкал слух.

— Что вы говорите?

— Заканчиваю изречение, которое вы начали читать. «Аллегория Славы». При сложившихся обстоятельствах оно как нельзя кстати, вы не находите? На вашем месте я бы его запомнил. Может пригодиться. «…Tal che a le spoglie о al degno imperio arrive…»

Крейс пытался держать пистолет ровно, но руки его тряслись, а вот глаза светились стальным блеском. В них читалась непреклонная решимость. Старик в самом деле собирался выстрелить в меня.

— «Per quello infamia son per questa Fama…»

Я понял, что ждать нельзя. Еще одно мгновение, и он спустит курок.

— «Е a colui per те solo si ascrive…»

He раздумывая, я бросился вперед, отбросив фонарь. Сбил Крейса с ног, и мы оба повалились на персидский ковер. Я услышал, как пистолет с глухим стуком упал на пол. Крейс яростно двигал своими жилистыми конечностями, пытаясь добраться до оружия. Я встал на четвереньки и в поисках пистолета стал осматривать комнату, шаря ладонями по полу.

— Убью, сволочь, — визжал Крейс у меня за спиной.

Словно безумный, я оглядывался по сторонам и, наконец, под шкафчиком с редкими вещицами заметил оружие; его перламутровая рукоятка мерцала в темноте. Я устремился к пистолету, грудью вытирая ковер. Протянул к оружию руку и почувствовал, как что-то вцепилось в мои ноги. Это был Крейс. И откуда у старика вдруг взялось столько сил? Цепко схватившись за мои голени, он рванул меня назад.

Я пытался схватить оружие, лежавшее всего лишь в футе от кончиков моих пальцев. Мышцы на моей спине дрожали, левая рука, казалось, вот-вот выскочит из плечевого сустава. Если бы только освободиться из клещей Крейса! Выдернув одну ногу из его рук, я ударил его прямо в лицо и тут же почувствовал, что меня ничто не держит. Я бросился вперед и быстро схватил пистолет, будто он был неким существом, внезапно вынырнувшим из глубин океана, потом резко перевернулся, оказавшись спиной на полу. Крейс надвигался на меня, держа в руке нож для разрезания бумаги, который он нашел на своем письменном столе. Пока я пытался совладать с пистолетом и унять дрожь в руках, Крейс со всей силы глубоко вонзил мне в правую ногу нож, прямо между костями голени и стопы. Я вскрикнул от боли. Старик повернул в ране тупое лезвие. Я услышал, как нож разрезает мою кожу, и меня едва не стошнило. Пистолет с радужным покрытием скользил в моих руках, будто рыба. Я попытался крепче сжать его рукоятку, но тут Крейс выдернул нож из моей ноги. Я взвыл от боли.

— Не скули, как дитя малое, — проговорил он, занося окровавленный нож над головой и подступая к моему распростертому телу.