Эндрю Уилсон - Лживый язык

«Вы уже на шаг ближе. Ответьте, кто написал, что узник в Sala del Tormento терпит „такие муки, что его суставы на некоторое время расчленяются“?»

Я мгновенно понял, на какое произведение ссылается Крейс. Это была книга, которую он читал в тот день, когда я переехал жить в его палаццо, книга, заставившая его смеяться, книга о человеке, который посетил Венецию несколько столетий назад и, как говорят, привез в Англию первую вилку. Но как она называется? Неужели я забыл? Проклятье. Я ясно помнил, как тогда Крейс сидел в своем кресле и перед ним на столе лежали две книги в красных кожаных переплетах с золотым тиснением на корешках. И все же: как она называется? С досады я ударил кулаком по одной из висевших на стене гравюр, разбив стекло, под которое она была вставлена. Потом я вспомнил, что в моем блокноте есть запись о том дне. Я был уверен, что упомянул название книги в своих заметках.

Все еще ощущая в ноге жгучую боль, я поспешил в свою комнату. Там я включил свет, выдвинул ящик стола и достал стамеску. Опустившись на колени, я вырвал деревянную половицу, под которой находился тайник, развернул пластиковые пакеты, в ярости разрывая их, схватил свой блокнот. Стал листать его, пока не нашел заметки о моих первых беседах с Крейсом. Слова плясали у меня перед глазами, когда я пробегал взглядом даты, ища запись о первом дне пребывания в доме Крейса, быстро переворачивал страницы с изложением содержания наших бесед, подробностей, касающихся моей жизни до приезда в Венецию, планов на будущее. Наконец я нашел то, что искал. Я действительно записал заглавие книги. Ее автором был Томас Кориат, а называлась она «Непристойности Кориата».

Я покинул свою комнату, стараясь идти быстро, добрался по коридору до портего, оттуда прошел в гостиную. Поселившись в палаццо, я аккуратно расставил книги на полках и теперь был уверен, что легко найду нужное издание. Я водил пальцами по корешкам книг, вспоминая, какие они были пыльные, когда я только начал их разбирать. По-моему, книга, которую я искал, «Непристойности Кориата», должна была стоять на первой полке, рядом с коллекцией книг Крейса о Венеции, в одном ряду с такими изданиями, как «Венецианские камни» Джона Рескина, [35] Рескин, Джон (1819–1900) — английский писатель и искусствовед. Проповедовал социальные и образовательные реформы, возрождение ремесел, основал экспериментальную общину на принципах «честного труда». «Венецианская жизнь» У. Д. Хоуэллса, [36] Хоуэллс, Уильям Дин (1837–1920) — американский писатель, журналист и критик. Автор моралистических произведений. «Письма леди Мэри Уортли Монтегю» [37] Монтегю, Мэри Уортли (1689–1762) — английская знатная дама. Благодаря письмам, опубликованным посмертно (1763), стала широко известной. и «Рассуждения» Пьетро Аретино. Как ни странно, Кориата на месте не оказалось. Я пробежал глазами названия, проверил, не завалился ли Кориат за другие книги, потом просмотрел всю полку, чувствуя, как меня охватывает паника. Я твердил себе, что нужно сохранять спокойствие. Может, Крейс переставил книгу в другое место? Я взял стремянку, морщась от боли, поднялся на одну ступеньку, еще выше, выпрямился, водя взглядом по полкам, но нужной мне книги не увидел. Я перенес стремянку в другой конец библиотеки, но и там не нашел то, что искал.

Над палаццо грянул гром. Названия книг заплясали у меня перед глазами, так что я не мог сфокусировать взгляд. Ладонью я смахнул книги с полки. Они с грохотом посыпались на иол. Хрустальная люстра надо мной зазвенела. Я стал сбрасывать книги с других полок, раздирая корешки, вырывая страницы. Меня обуяла убийственная ярость, я сатанел от злости. Вскоре вся отборная библиотека Крейса высилась на полу беспорядочной грудой, представлявшей собой пирамиду из выдранных страниц, измятой кожи и скрученных корешков.

Ослабевший, мучимый тошнотой, я пробрался через валявшиеся на полу книги к креслу Крейса, смахнул с него несколько вырванных страниц и сел, опустив голову в ладони. Чего хотел добиться Крейс? Какую подлую игру он ведет даже теперь, после смерти? Я несколько раз глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. Я знал, что ни в спальне Крейса, ни в его кабинете нужной мне книги нет, а в гостиной я проверил все полки. На кухне, в портего и в ванной книг вообще не было. Единственное место, где я еще не искал, — по сути, единственная часть палаццо, куда я вообще ни разу не заходил, не считая затопленного нижнего этажа, — это верхний этаж. Теперь, когда Крейс был мертв, у меня впервые появилась возможность подняться туда.

Я покинул гостиную и остановился у лестницы, которая вела на верхний этаж. Подтягивая раненую ногу, я стал медленно взбираться по этой лестнице, прислушиваясь к завыванию ветра на улице. На верхней площадке путь мне преградила изъеденная личинками древоточца старая тонкая дверь. На ней висел небольшой замок. Я дернул замок, пытаясь его сорвать. Не получилось. Раздосадованный, я, как мог, разбежался и попытался плечом выбить дверь, вложив в удар всю свою обиду и злость на Крейса. Дерево затрещало, но замок остался на месте. Я сделал глубокий вдох и опять бросился на дверь, стиснув зубы от пронзившей все тело дикой боли. Я услышал, как замок упал на пол, а дверь стукнулась о стену.

Огромное помещение было темным и, как и говорил Крейс, абсолютно пустым. Я стал шарить руками по стене, ища выключатель. Мои ладони опутала паутина. Наконец выключатель я нашел. Лампочка, свисавшая с середины потолка, мигнула и погасла. Комната погрузилась в темноту. Проклятье. Придется возвращаться за фонариком в кабинет Крейса.

Я вернулся на лестницу, осторожно спустился вниз, прошел, хромая, по портего, держась за стенку, добрался до спальни Крейса, прошел в кабинет. Крейс лежал в том же положении. Кожа его приобретала мертвенный оттенок, лужа крови под ним начинала темнеть. Я перешагнул через мусор, нашел свой фонарик, откатившийся к столу, поднял его, вытер, словно на нем была кровь или отпечатки пальцев убийцы, и вернулся на пустой верхний этаж.

Посветил фонариком в темноту, но его луч не выхватил ничего, кроме голых стен, облупившейся штукатурки и грязи. Когда свет фонаря озарил дальний угол у окна, выходившего на канал, я услышал шорох. Это разбегались крысы, спеша скрыться в своих убежищах. Я шагнул в пустоту и пошел вперед, высматривая книгу. На лицо мне налипала паутина. Потом что-то сверкнуло надо мной. Я направил фонарик на потолок и увидел искусно выполненный золотой восьмиугольник — блестящий, несмотря на глубоко въевшуюся грязь, копившуюся на его поверхности многие годы, — в обрамлении, как мне показалось, складок разлагающейся плоти и десятков отрубленных детских голов. Ошеломленный, сбитый с толку тем, что я увидел, я попятился и, споткнувшись обо что-то, упал. От неожиданности я выронил фонарик, и меня окутал мрак. В сознании сразу вспыхнули картины того, что произошло в Дорсете. Бархатная темнота. Острые края камня в моей ладони. Окровавленное лицо Лавинии, ее кожа утыкана сверкающими осколками стекла.