Эндрю Дэвидсон - Горгулья

И продолжала вяло таращиться на меня, даже когда ее сотрясла дрожь и из нее полезли новые ребра, разрывая змеиные бока, совсем как пальцы — туго натянутый полиэтилен. Потом возникли кости рук и ног. Пепел сожженной грешницы начал превращаться в ткани тела, вытягиваться в кишки, сплетаться в новую кровеносную систему. Красная жидкость просочилась из земли и заполнила новые сосуды. Мышцы обвивались вокруг костей, как плющ вокруг изгороди; из почвы нарастала кожа, одеялом укрывая новое, живое тело…

Полезли волосы, в глазницах заслезились новые глазные яблоки. Соблазнительница восстала, но не в ту избитую пародию, которую я видел прежде. Должно быть, так она выглядела в земной жизни! Она была красива, не хуже любой женщины…

Она поднялась с земли и сделала шаг ко мне, раскрывая объятия.

Какая соблазнительная — кожа нежная-нежная, бедра округлые… Демоны, которые отвлеклись на других грешников и лишь теперь заметили ее возрождение, набросились на нее с хлыстами, не дав дойти до меня. Ее погнали прочь, в круг грешников, и я понял, что цикл повторится: ее снова изобьют в кровавое мясо, она еще раз будет окована змеями и опять распадется из факела в пепел. Так будет повторяться снова, и снова, и вечно; такова участь и всех остальных соблазнителей в этом карнавале.

Я теперь догадался, отчего Франческо предостерегал меня перед этим кругом — ведь именно в минуту возрождения женщины и мое тело окончательно исцелилось. Застывшая лава кожи наконец-то растаяла, от ожогов не осталось и следа. Тело мое было совершенно и идеально, как в лучшие времена до аварии; остался лишь врожденный шрам на груди. Я восстановился, как та соблазнительница, полностью, в прекрасное человеческое создание.

Сам того не желая, я упал на колени и заплакал. А потом уже не мог остановиться.

Я до сих пор не знаю, отчего стал рыдать. Оттого ли, что судьба соблазнительницы зеркально отразила мою собственную? Или накопился эффект от ужасов трех пройденных мною кругов Ада? Или я восстановил вновь человеческую форму, о которой даже не мечтал? Или потому, что в настоящем мире тело мое мучилось без морфия?

Я не знаю ответа. Но постепенно стал плакать уже просто от радости, что слезные железы снова действуют.

* * *

Франческо осторожно потрепал меня по плечу.

— Впереди — Стикс.

Несмотря на растерянность, я понял: тут что-то не так. В конце концов, я слышал об Inferno в двух разных жизнях; я помнил, что Стиксу положено быть раньше. Так я и заявил Франческо, утирая слезы.

— Но этот путь твой собственный, — возразил Франческо. — А не Данте.

Мы приблизились к воде; к нам уже двигалась лодка, как будто кто-то заранее прослышал о нашем появлении.

— Лодкой правит Флегий, сын Ареса. Когда Аполлон изнасиловал его дочь, Флегий поджег храм бога. Аполлон поразил его стрелой и приговорил к такому наказанию.

Удивительнее всего был большой угловатый камень, который парил над хрупким черепом Флегия, в любой момент готовый обрушиться. Измученный Флегий то и дело с опаской бросал взгляд вверх, а лодка с каждым взмахом его шеста была к нам все ближе. И камень неотрывно следовал за лодочником, не меняя положения над его головой.

От долгой жизни без солнца лицо у Флегия болезненно пожелтело; вены взбухли, как лиловая паутина, тонкие волосы выпадали пучками. Тонкие руки высовывались из рукавов, которые давно потеряли свой первоначальный цвет от пота.

— Кто такой ты, что посмел принести стрелу ко мне на берег? — У Флегия плохо получалось говорить зловещим голосом — несчастный лодочник то и дело отвлекался на камень над своей головой.

Он пытался грозно хмуриться, но то и дело стрелял глазами вверх, на любое подрагивание булыжника.

— Постарайся простить нашего неразумного друга, — попросил Франческо. — Ведь он молод и все еще жив.

— Это ничего не значит. — Флегий нервно дернулся влево и опять посмотрел на пас.

— Ты переправишь нас через эти воды, чтобы он продолжил свой путь?

— А зачем мне это? Он еще не умер. Франческо начал было:

— Он друг…

— Марианн Энгел, — перебил Флегий. — М не это все равно.

Лодочник взялся за шест, желая развернуть свое судно, но Франческо крикнул:

— Многое зависит от твоей помощи, Флегий!

Флегий, кажется, заинтересовался и обернулся к нам.

— С чего бы это?

— Если ты знаком с Марианн, то понимаешь — это путь любви.

— Что мне любовь?

— Разве не любовь к дочери привела тебя сюда? Неужели ты способен заточить в Аду другого такого же человека? Ведь ему здесь не место!

Впервые Флегий посмотрел на меня, а не на камень.

— Расскажи мне о любви к той женщине.

Я постарался ответить как можно искреннее:

— Не могу.

Флегий насупил брови.

— Тогда к чему уважать твою просьбу?

— Те, кто думает, что можно описать любовь, — отозвался я, — ничего о ней не знают.

Ответ, похоже, удовлетворил Флегия, и он жестом пригласил нас в лодку, решив не брать платы. Мы пересекали Стикс, а я не мог отвести взгляда от трех горящих башен, краснеющих в отдалении.

— Дит, — произнес Франческо. — Столица Ада.

Мы были доставлены к огромным железным вратам, охраняемым мятежными ангелами, которые осуждающе рассматривали нас темными, недобрыми глазами.

Существа были обнажены, без признаков пола; сверкающая белая кожа усеяна большими нарывами; за спинами торчали полинялые крылья, а вместо нимбов — огненные волосы.

Предводитель мятежных ангелов выступил вперед:

— Вы не пройдете. Этот жив.

— Мне все так говорят, — огрызнулся я.

Франческо смерил меня неодобрительным взглядом и вновь обратился к вожаку:

— Жизнь его не ваша забота. Такие правила здесь не действуют, потому что ему суждено пройти во врата.

— И кто же он?

— Тот, — объявил Франческо, — кто при жизни войдет в Царство Смерти.

Впрочем, что бы он обо мне ни рассказывал, это не действовало. Ангелы каркали, ерзали и на все просьбы Франческо отвечали отказом. Проводник мой явно натолкнулся на барьер, который не преодолеть разговорами.

Мы отошли посовещаться. Я спросил, что нам теперь делать, и Франческо посмотрел на меня так, будто вопрос мой невероятной глупости.

— Будем молиться, — заявил он.

Я сказал, что никогда не молюсь, но он сурово укорил меня.

— Ты в Аду. Пора начинать!

Франческо отобрал у меня пылающую стрелу и воткнул в землю, потом размотал с моего пояса платье Сэй и тут же разорвал на куски. Обвязал мне голову тонким и длинным лоскутом ткани, чтобы я ничего не видел. Послышался невнятный шорох — Франческо укрывал тряпицами что-то еще — надо полагать, собственное лицо.

— Вскоре явится такое, на что нельзя смотреть, — предостерег он. — Зажмурь глаза покрепче, даже под повязкой.