Эндрю Дэвидсон - Горгулья

Все тело до костей пронзил мгновенный холод. Шкуры не спасали, только вредили — они пропитались водой и потащили меня на дно. Сначала удавалось пробиваться между прыгающих в волнах льдин. Я вонзался пальцами в любую щель. Почувствовал, как тепло всего тела втягивается в самый центр живота, но вскоре даже там стало холодно. Движения мои замедлялись, а зубы стучали так громко, что этот звук заглушал даже треск льда, и мне подумалось, не посинеют ли сейчас даже келоидные рубцы…

Сигурда видно не было. Возможно, его проглотили танцующие льдины. Остроугольный кусок льда толкнул меня в левый бок, другой ударил по затылку. Льдины кружили, стягивались все плотней, тянули меня вниз. Любой ученый объяснит, что колотый лед равномерно распределяется по всей поверхности воды, и именно это происходило в попытке закрыть пробитую стрелой брешь. Кажется, даже в воображаемом океане действовали основные законы физики — что, без сомнения, вызвало бы улыбку Галилея.

Я больше не мог держать голову над водой, а лед — тук-тук — стучался в уши (соцветия цветной капусты), и тогда я закрыл глаза, как обычно люди делают при погружении в воду, и почувствовал, как тело тянет вниз. «Вот, значит, как все закончится. В воде». Я ускользнул под лед и даже почувствовал некоторое облегчение.

«Так будет легче».

Я без труда удерживал дыхание много минут, целую вечность, пока не устал ждать, когда легкие откажут. Открыл глаза, не рассчитывая ничего увидеть дальше, чем на пару футов. Под водой оценить расстояние так же сложно, как и на льду: никаких меток, никакой перспективы. Ни рыб, ни других созданий, ни водорослей, лишь прозрачная вода. Пузырьки воздуха выскальзывали из складок шкур и тянулись вверх по телу, собираясь в уголках глаз. Забавно, В настоящем мире я не мог плакать водой, а в подводном мире — сумел плакать воздухом.

Что-то засветилось надо мной, вдали… Свет преломлялся в моих слезах-пузырьках, и я подумал: «Может, это коридор из света, по которому мертвые попадают в рай?»

Как же, счас прям. Судя по всему, какая-нибудь саблезубая рыба флуоресцентной чешуей заманивает других морских обитателей к себе на обед. Впрочем, обе мои догадки — о дороге в небо и о коварной рыбине — не подтвердились. То был огонь пылающей стрелы, которая вонзилась в лед, а теперь была зажата в руке у Сигурда, а сам он решительно пробирался сквозь воду ко мне.

Отсветы огня (пламя, не гаснущее в воде, — вот вам и законы физики в сверхъестественном мире) играли в бороде Сигурда, в морщинках вокруг глаз. Длинные рыжие волосы развевались как пылающий венец из водорослей; викинг ясно улыбался, точно видел чудо. Он протянул мне стрелу, как олимпийский факел… И все это время мы продолжали медленно погружаться.

Я сжал пальцы на древке и ощутил, как восхитительное тепло разливается по телу, а Сигурд улыбнулся довольной улыбкой человека, выполнившего свой долг. Человека, которого и дальше будут помнить. Он одобрительно кивнул и нырнул на самое дно, а я остался в одиночестве, и падал, падал, падал…

Я пролетел насквозь дно океана.

И еще несколько футов, а потом ударился о землю. А когда поднял голову, океанское дно — вся вода, которая должна была бы оказаться надо мной, — исчезло. Я стоял на твердой почве, а свет из прозрачно-голубого стал тускло-серым.

Я очутился в сумрачном лесу изогнутых деревьев.

Раздался шорох. Что-то торопливо приближалось как минимум с трех разных сторон. Продиралось сквозь кусты, хрустело ветками. Я поднял стрелу как факел. Меж стволов мелькнуло четвероногое создание, рядом показалось еще одно создание… Сколько их всего? Два… нет, вот еще один. По меньшей мере трое! Кто это? В мозгу заметались животные образы: лев, леопард, а то и волк… Если эти твари за мной, как защищаться? У меня были ножны викинга, но без меча; платье буддийской монахини, но без веры.

Тропинка уходила прямо в лес, взбиралась чуть в гору; послышались шаги более крупного, смелого зверя. Вот, мелькнул средь деревьев. Как будто на двух ногах — может быть, мифическое чудище лесное? Вроде нет. Существо приближалось. Я разглядел, что это мужчина в простой одежде, с изрядным животом и небритый. При виде меня лицо его расплылось в широкой улыбке, и он распростер объятия, точно навстречу старому другу после долгой разлуки.

— Ciao!

— Tu devi essere Francesco. — «Ты, должно быть, Франческо».

Говоря с Сигурдом, я понимал исландский. Теперь понял итальянский.

— Si, — подтвердил он, беря меня за руку. — Il piacere emio.

— Нет, это мне приятно! Общая знакомая показывала мне твои работы. Здорово!

— Ах, Марианн! — Франческо расплылся в улыбке. — Но я ведь простой ремесленник. Вижу, ты принес мне стрелу. Хорошо. Тебе она может понадобиться.

— Что мы станем делать теперь? Пожалуйста, только не говори, что не знаешь!

Франческо расхохотался так, что затрясся его медвежий живот.

— Сигурд всегда был немножко рассеянный, я же знаю точно, куда мы идем. — Он сделал эффектную паузу. — Прямо в ад!

Только вообразите подобное заявление, кроме шуток! Я невольно рассмеялся.

— Ну, я, кажется, уже начинаю привыкать.

— Этот ад будет более сложным, так что зря ты смеешься. — Но тут же добавил, чтобы ободрить меня после этакого предостережения: — Мне поручено быть твоим провожатым, по просьбе Марианн. Она молилась за тебя.

— Неплохое начало…

Итак, мы тронулись в наш адский путь. Я был вооружен пылающей стрелой, обвязанным вокруг пояса буддийским одеянием, теплыми шкурами викингов и пустыми ножнами, а путь мне указывал кузнец из четырнадцатого века. Максимальная готовность.

* * *

Мы прошли сквозь череду ворот и вскоре оказались у реки, которую (судя потому, что читала у моей постели Марианн Энгел) я опознал как Ахерон.

Река была ужасна; в волнах качались льдины, среди мусора и каких-то бесформенных тварей.

Ошметки плоти гнили, точно тысячу лет подряд гробы опорожняли в застывающую кровь. Все пронизывало зловоние разложения. В жуткой жидкости барахтались недочеловеки, сохранившие лишь воспоминания о человеческом облике. Умоляюще распахнутые рты взывали о милосердии. Я понял, что эти создания будут тонуть здесь, без помощи, целую вечность.

От реки парило. По ней спокойно, точно над течением, скользила лодка паромщика Харона. Он/оно было темным созданием ростом не меньше восьми футов, в заплесневелых лохмотьях. Борода как спутанные водоросли, от носа осталась только половина, и та со следами укусов, — остальное, должно быть, оторвали в драке. Иссохший рот щерился гнилыми зазубренными осколками зубов. Кожа у Харона была серая, влажная и морщинистая точно у дохлой морской черепахи, в руках, скрюченных артритом, — сучковатая палка. И пустые глазницы, внутри — только вспышки пламени: каждый глаз как огненное колесо. Харон правил к берегу и громыхал словами.