Эндрю Дэвидсон - Горгулья

Истеричный бунт, конечно, ничего не дал. И тогда я смирился. Если мне каким-то образом удастся пробиться сквозь дерево, я не смогу отменить свою смерть, поменяется только способ смерти.

Вместо того чтобы погибнуть от нехватки кислорода, я захлебнусь землей, которая неминуемо хлынет в гроб. Как бы я ни жаждал воздуха, земля всегда прожорливей. И вот тишина пала на мой ящик, точно одеяло из трупной кожи. Делать было нечего — только ждать, и я принял решение сохранять достоинство.

Дыхание отдавалось эхом в гробу, как в поизносившемся концертном зале. Я решил, что буду вслушиваться, пока что-то слышно, а после самая последняя, тихая нота моего финального вздоха растает в темноте. Я скончаюсь тихо, обещал я себе, ведь я уже и так (учитывая, какая страшная была авария) умудрился прожить дольше, чем положено.

Потом я осознал, насколько это глупо — мысли о смерти во время галлюцинации. Ничего страшного. Спокойно. Как я учил Марианн Энгел в Германии? Все дело в дыхании. Успокаиваешь дыхание, чтобы руки не дрожали. Вдох-выдох, вдох-выдох. Ровнее. Спокойнее. Я оружие, говорил я себе; оружие выживания, выкованное в огне и неостановимое.

А потом. Ощутил. Нечто. И это «нечто» можно описать лишь словом, которое мне не хочется использовать: дурацкое словечко из философии нью-эйдж, которое я вынужден ввести в сюжет, поскольку, к сожалению, слово это единственно верное. Я ощутил присутствие. Прямо рядом с собой. Женщина. Не знаю, как я догадался, но это была женщина. Не Марианн Энгел, потому что дышала она по-другому.

Я до сих пор не отдавал себе отчета в том, что способен узнать ее по ритму дыхания, но, оказывается, способен… и здесь ощущалась не она. Мне подумалось — быть может, это дышит змея.

Может, сука наконец-то выползла из позвоночника для открытого противоборства? В конце концов, сколько можно болтать из-за спины?!

Но нет, рядом со мной спокойно лежало женское тело. Что, конечно, невероятно, потому что в гробу — воображаемом гробу — не было места для двоих. И все же, просто на всякий случай, я притиснулся ближе к стенке. Дыхание женщины было ровное, но от этого делалось почему-то страшнее.

Меня коснулась рука. Я дернулся и удивился, почувствовав плоть; предполагал, что данная сущность нематериальна. Пальцы у нее были крошечные, но она все равно сумела втиснуть их в мою руку.

Я вопросил, кто она, стараясь, чтобы голос прозвучал храбро, но дыхание сперло.

Нет ответа. Лишь слышно чужое дыхание. Снова:

— Кто вы?

Пальцы ее сжались чуть крепче, переплелись с моими. Я задал новый вопрос:

— Что вы здесь делаете?

По-прежнему лишь тихое, спокойное дыхание. С каждым оставшимся без ответа вопросом, я боялся чуточку меньше. Женщина стиснула мою руку, но это уже не пугало, а успокаивало, и, вскоре, я почувствовал, как поднимаюсь, почти… нет, не почти — определенно! — парю.

Спина моя отрывалась от деревянного днища.

Я чувствовал себя, точно ассистент левитера. Меня словно маг за руку держал. Я ощутил, как мы проникли сквозь крышку гроба и выше, сквозь землю. Оранжевый свет разлился у меня под веками — мы приближались к поверхности, а я даже не понимал, дышу ли.

Я ощутил земляную преграду, прорвался сквозь нее на свет и испытал взрыв цвета. Меня тянуло вверх, на несколько дюймов над поверхностью земли. С живота посыпались комья земли, прах щекотно струился с боков, по ребрам… Я парил в воздухе без поддержки; женщина со мной из могилы не вырвалась. Лишь рука ее прошла насквозь и держала меня над землей, как воздушный шарик на ниточке. Так продолжалось пару секунд, потом рука разжалась и втянулась обратно. Только теперь я догадался, что женщина и не могла покинуть могилу: не она явилась гостьей в мой гроб — я был ее гостем.

Тело мое опустилось на кучу земли. Глаза привыкли к свету. Я был на холме, поблизости журчала река. Кругом так тихо, спокойно… однако спокойствие продолжалось всего миг. А потом земля подо мной снова шевельнулась. На ужасную секунду я испугался, что молчаливая женщина хочет утащить меня назад, но нет, дело было в другом. Повсюду начались небольшие извержения, точно земляные зверьки выбирались из нор.

Поначалу они казались вспышками света. Потом стали возникать формы: цветы с бесцветными лепестками. Присмотревшись, я понял, что они из стекла.

Лилии. Повсюду расцветали тысячи стеклянных лилий, светились словно внутренними сполохами света.

Я хотел сорвать один цветок, но едва коснулся — он тут же замерз, застыл под пальцами. Превращаясь из стекла в лед, все тысячи цветов, как будто связанные общей душой, зазвенели крошечными взрывами. И каждый взрыв выпускал одно слово, женским шепотом, и все они сливались в симфонию чистой любви. «Aishiteru, aishiteru, aishiteru».

Взрывающиеся лилии посыпались с холма, как кости домино, разлетаясь до самого горизонта. Под одеялом радостного aishiteru в небесах сама гора вдруг задрожала, затряслась, осыпалась в возникшую вокруг равнину. Какое-то мгновение спустя вся равнина покрылась ледяными осколками цветов, превратившись в ледяное поле на сколько хватало глаз.

Я уставился в бескрайнюю ледяную пустошь, а она безжалостно смотрела на меня. Арктический холод хлестал мое дрожащее тело. Я теперь окончательно понял, что совсем обнажен, что на мне лишь неснимаемый шнурок с монеткой-ангелом.

Могилы больше не было (естественно, ведь исчез весь холм целиком!), но на ее месте осталось лежать простое платье. Я поднял одеяние и примерил, отряхивая землю, крупинки которой унеслись прочь в пыльном балете ветра. Платье оказалось слишком маленькое, но больше ничего не было, и я его натянул. Можете себе представить, как нелепо это выглядело — мужчина с ожогами в тесном женском наряде… однако в холод уж не до моды.

Платье было то самое, которое носила японская дама в Хэллоуин. Без сомнений, и оно, и могила, из которой платье появилось, принадлежали Сэй.

* * *

Меня поглотила блистающая пустота нового мира. Смена местоположения была абсолютной: от самой тесной и темной норы, которую только можно себе вообразить, — к широчайшей белизне. На мили вокруг я был самым высоким объектом, огромным просто в силу обладания ногами, на которых можно стоять, но все же чувствовал себя карликом под безбрежностью неба. Вот так стоишь на равнине и ощущаешь собственное величие и незначительность.

Легкое платье плохо защищало от холода, ветер пробирал до костей.

Что-то шевельнулась на границе видимости. Я уже поддался снежной слепоте и теперь прищурился, пытаясь рассмотреть глыбу, нарисовавшуюся в зловещей пустоте. Кажется, нечто двигалось ко мне, однако на плоской поверхности равнины определить было сложно. Я направился к нему. Что бы там ни было, лучше идти, чем стоять и ждать гипотермии.