Эндрю Дэвидсон - Горгулья

Второй вопрос, вызванный лилией из стекла, что она означает.

Почему, можете спросить вы, я вообще предполагаю в ней какой-либо смысл? Бывают вещицы, в том числе фигурки из дутого стекла, на которые просто приятно смотреть. (И надо ли напоминать, что живые цветы в ожоговом отделении были под запретом?) Тем не менее, я не сомневался: какой-то смысл в лилии есть. Чем больше времени я проводил с Марианн Энгел, тем тверже убеждался, что все вещи необъяснимым образом взаимосвязаны.

— Ну, — заметила доктор Эдвардс, — небольшая тайна — это не всегда плохо. Заставляет человека поверить в чудо.

— Только не говорите, что вы религиозны, Нэн! Кажется, я этого не переживу!

— Моя религиозность или ее отсутствие вас никак не касается. У вас своя жизнь, тот же пир вчера вечером, а у меня своя. — В голосе ее послышался оттенок ревности. Злобы? Презрения? Чего?

Люди так забавны; Нэн возмущалась ужином, который сама же и разрешила. Оппортунист по жизни, я решил, что теперь могу задать давно занимавший меня вопрос: да, конечно, в силу гиперметаболизма мне нужно потреблять необычайное количество калорий, но в чем была реальная причина данного Нэн разрешения приносить мне еду?

— Еда нужна всем, — просто ответила она.

Это, конечно, был никакой не ответ. И я спросил снова. Нэн, по обыкновению, задумалась, взвешивая плюсы и минусы честности. Мне нравились такие моменты. Как обычно, врать она не стала.

— Я разрешаю эти обеды по нескольким причинам. Во-первых, вам действительно полезно есть как можно больше. Также я делаю это ради сестер, потому что после визитов мисс Энгел вы становитесь добрее. Но главным образом я делаю это потому, что никогда еще не видела человека, острее, чем вы, нуждающегося в друге.

Должно быть, Нэн приятно было высказать это вслух. Я поинтересовался ее мнением насчет помощи Марианн Энгел в моих тренировках и в ответ получил именно такой, какого и ожидал: Нэн далеко не в восторге.

— Вы боитесь, я буду чересчур зависеть от нее, — высказался я. — А она меня бросит.

— А вас это разве не тревожит?

— Тревожит, — подтвердил я.

Раз уж Нэн решила говорить со мной откровенно, я как минимум должен был ответить тем же.

Все вроде бы шло более-менее неплохо. Теперь, когда я впрямь хотел добиться физического улучшения и прикладывал усилия, я и сам чувствовал, что поправляюсь. Точно? Но подготовка к настоящей жизни включала как физические, так и умственные аспекты.

Однажды Мэдди усадила меня в кресло-каталку и привезла в общее помещение, в котором уже собрались четверо других пациентов ожогового отделения. На возвышении стоял мужчина в строгой рубашке и галстуке: Ланс Витмор, бывший пациент, переживший ожоги почти (но не совсем) такие же жестокие, как мои. Последствия были не слишком заметны: лишь на правой щеке и на шее остались следы ожогов. Ланс сказал, что на теле у него обширные келлоидные рубцы, которые можно посмотреть попозже, если кому-то хочется представить, чего ожидать самим через пару лет после выписки. Мне не хотелось; хватит и того, что есть сейчас.

Появление Ланса должно было стать наглядным примером и воодушевить всех нас. Он выписался из больницы три года назад, и теперь был готов поделиться советами по успешному переходу к нормальной жизни, совсем как на собрании Анонимных алкоголиков.

— Если поискать в словарях слово «поражение», — начал Ланс, — можно встретить несколько определений. В медицинском смысле поражение означает урон, нанесенный телу внешними силами, в нашем случае — огнем. Конечно, есть и более привычное значение, и вам, когда вы выйдете отсюда, придется испытать немало поражений — как предумышленных, так и нет. Окружающие просто не знают, как с нами быть.

Ланс говорил вполне ожидаемые вещи: рассказывал о всяких «сложностях и возможностях», с которыми столкнулся, и о том, как восстанавливал свою жизнь. Потом предложил задавать вопросы.

Первой подала голос пациентка, которая на протяжении всей лекции почесывалась. Ей хотелось знать, перестанут ли когда-нибудь «ужасно зудеть эти донорские участки».

— Зуд со временем пройдет. Обещаю. — Гул облегчения. Даже я, хотя и собирался молчать, издал благодарный вздох. — С этим ничего нельзя сделать, к сожалению, нужно просто перетерпеть; лично меня поддерживали слова Уинстона Черчилля.

— «Мы никогда не сдадимся»? — предположила чесавшаяся пациентка.

— Э… да, — засмеялся Ланс. — Но я имел в виду другое: «Когда проходишь через ад… не останавливайся!»

Кто-то спросил:

— А как появляться на людях?

— Это действительно сложно, особенно вначале. Многие делают вид, будто не замечают вас, а сами шепчутся за спиной. Кто-то станет издеваться в открытую, чаще юнцы. Интересно, что многие считают: раз уж вы получили ожоги, то, конечно, сами этого заслуживаете. Еще из древности пошло, понимаете? Огонь как знак божественного возмездия. Людям сложно принять нас, нетипичных — обожженных, но живых. Как будто мы чего-то натворили. Иначе придется признать, что и с ними могло бы случиться такое же. — Ланс помолчал. — Кому из вас ожоги кажутся наказанием?

Мы все переглянулись, потом двое пациентов нерешительно подняли руки. Я не собирался этого делать, сколько бы Ланс ни ждал.

— Это совершенно нормально, — заверил он. — Почему я?! Я задавал этот вопрос день за днем, но ответа так и не получил. Я хорошо жил. Ходил в церковь, платил налоги, по выходным на общественных началах помогал в спортивном клубе. Я был — и остался! — хорошим человеком. Так почему же я? — Пауза. — Нет никаких причин. Несчастный случай, мгновение… и последствия на всю жизнь.

Кто-то снова спросил:

— Вас часто спрашивают про ожоги?

— Любопытствуют в основном дети — у них еще нет понятия о тактичности. И некоторые взрослые. Честно говоря, я это ценю. Теперь всю вашу жизнь каждый новый знакомый будет думать о ваших ожогах, но иногда бывает даже лучше высказаться вслух и уже вернуться, наконец, к обычным занятиям.

Кто-то робко поднял руку.

— А секс как же?

— Мне нравится. — Ответ вызвал смешки у слушателей.

Думаю, Ланс довольно часто выступал с подобной речью и ответы на неизбежные вопросы довел до совершенства.

— Для всех будет по-разному. Кожа давала вам удивительные ощущения, верно? Самый большой орган тела, площадью около трех квадратных метров… сколько простора для удовольствий! Мы же утратили значительную часть нервных окончаний, и это большая потеря… — Пациент, задавший вопрос, тяжело вздохнул, однако Ланс взмахом руки показал что еще не закончил. — Кожа — то, что разделяет людей, граница, за который кончаетесь вы и начинаются другие. Но во время секса все меняется. Если кожа — забор, разделяющий людей, то секс — ворота, через которые ваше тело открывает навстречу другому.