Наталья Андреева - Угол падения

— Кто ж Валерия Валентиновича так продвинул?

— Серебряков покойный. Поставил эксперимент: чего может добиться человек с улицы, если задаться целью сделать из него большого начальника. А Ирине Сергеевне Валера дорог теперь, как память о безвременно усопшем муже.

— Я только не могу понять, почему все-таки стали продвигать Иванова, а не кого-то другого?

— Знаете, начальство само не знает, чего хочет. А люди все разные. Один хорош в чем-то одном, но никто не универсален. Другой исполнителен, аккуратен, но новую идею не родит. Третий весь искрится идеями, но с народом ужиться не может. Четвертый всем хорош, да зарплату немыслимую требует. А такого, чтоб все умел, всех любил, со всем справлялся и мало за это просил, — полжизни будешь искать. И в итоге подворачивается серость, которая, как чистый лист, ничем не обладает, но ни одного «не» тоже в активе не имеет. Она-то все и получает.

— Блестящая теория.

— Выстраданная. Не разделяете?

— Надо подумать. Ваш мотив теперь мне понятен. Значит, утверждаете, что видели, как Иванов разделался с Павлом Петровичем?

— Не отрицаю.

— Так вы это видели или нет?

— Не знаю. Сквозь сон слышал их голоса, спор, потом глухой удар. Проснулся, Валера стоял над Павлом Петровичем и проверял пульс.

— О чем был спор?

— Я не прислушивался.

— Но это был спор, а не беседа двух близких друзей, вы отчетливо помните?

— Я все слышал сквозь сон, смутно и ничего не могу конкретно утверждать. Кроме того, что видел Валеру возле тела.

— Странно. Столько людей знало в тот вечер, что Павла Петровича убили, и никто не поднял панику.

— Все же пьяные были. К тому же метель все засыпала, разве не помните? До утра все равно ничего изменить было нельзя.

— Что же вы стали делать, когда Валерий, увидев, что Сергеев мертв, отправился в свою комнату?

— Пошел в боковую комнату и попробовал заснуть.

— Почему не к себе?

— Ну, Андрюша был там с дамой.

— Все с кем-то были. У вас, извините, не фирма, а шведская семья.

— Что вы хотите? Большую часть жизни люди проводят на работе. Заводить романы на стороне нет времени. Пока до дома доберешься, уже не до любви. Хочешь только уронить чего-нибудь внутрь и завалиться спать. Вот и крутят друг с другом.

— Значит, благородно уступив территорию Липатову, вы удалились в пустую комнату со своей дамой?

— Никакой дамы не было, — неожиданно резко бросил Манцев.

— Как же так, а Ольга?

— Ольга спала в своей комнате.

— А мне показалось, что, кроме меня, все бодрствовали. Разве Ольга не хочет воспользоваться случаем и пнуть господина управляющего?

— Ольгу я не видел.

— Что ж, весьма содержательный разговор. Еще пива не найдется?

Манцев наклонился и достал из-под стола вторую бутылку.

«Категорически люди обычно отрицают только то, что было на самом деле, — подумал Леонидов, глядя на лохматую манцевскую макушку. — Бедная боковая комната: сначала Нора выясняла там отношения с Екатериной Леонидовной, потом Иванов-младший решал свою судьбу, потом туда же пошел досыпать Манцев, от которого до сих пор пахнет знакомым до одури «Кензо». А говорит, что не было дамы. К несчастью, у меня остается один выход из дурацкой ситуации: поговорить с самим Ивановым. Ох, до чего же не хочется».

Между тем в холле стал появляться народ. В группе оживленной молодежи Алексей вдруг увидел непонятно каким образом затесавшуюся туда монументальную фигуру управляющего. Ребята с веселыми шуточками ставили на стол прихваченные из санаторного буфета бутылки. Девушки побежали в' боковую комнату за едой. Кто-то, смеясь, заявил:

— После этой столовой жрать еще больше хочется.

— Не пропадать же оплаченному, — поддержал Иванов, шаря по столу в поисках ножа.

Леонидов, перехватив наконец его водянистый взгляд, уперся, не мигая, в крошечные настороженные зрачки. Иванов сразу отвел глаза куда-то вбок.

— Валерий Валентинович, могу я задать вам пару вопросов? По поводу событий позавчерашнего вечера? — Он мялся, ища подходящие слова. — Давайте не будем откладывать неизбежное.

— Только не здесь. .

— В вашу комнату или в любимую боковую?

— Ко мне.

Алексею показалось, что сотрудники «Алексера» переглянулись и проводили их взглядами, выражающими облегчение.

В комнате Иванова Алексей медленно огляделся, пытаясь по обстановке понять привычки и характер хозяина. В номере Валерия Валентиновича беспорядка не было, даже во временном месте жительства он стремился держать все на уровне. Отметив, что управляющий бережно относится к своим вещам, Алексей сделал вывод, что этот человек на всю жизнь запомнил времена суровой бедности. Все было тщательно вычищено, отглажено, аккуратно сложено. Кровати застелены, мебель на своих местах. У окна стоял приличный журнальный столик, возле него два кресла. Ничего, включая казенные граненые стаканы, Иванов, как остальные, не отдал в общий котел. Жестом большого начальника Валерий Валентинович предложил Алексею одно из кресел. Они сели.

— А помните, Валерий Валентинович, как несколько месяцев назад мы с вами беседовали в вашем кабинете? Все повторяется в этой жизни, не так ли?

— Как и тогда, вы совершенно напрасно лезете не в свое дело. Я не причастен к смерти Павла. Как был ни при чем и в случае с Александром Сергеевичем.

— Боюсь, на этот раз доказать свою непричастность вам будет трудно. Против вас развернута целая кампания. Не хотите знать поименно?

— Нет, не хочу. Задача милиции оградить меня от клеветы и ложных обвинений.

— Вот уже второй раз мы с вами беседуем, и все об одном и том же. Второй раз вы мне внушаете, что я должен вас от чего-то защищать и ограждать. Только никак не пойму, зачем совершать поступки, которые вызывают неприязнь окружающих. Вы сами-то этого не ощущаете?

— По возрасту вам еще рано читать мне мораль.

— А я не ваш подчиненный. Более того, могу вас засадить в тюрьму, у меня достаточное количество свидетельских показаний. И во мне борются сейчас два чувства: желание докопаться до истины и неприязнь к вам лично как к человеку, совершающему поступки, противоречащие моим понятиям о нравственности.

— Нравственность милиционера отличается от нравственности бизнесмена.

— Нравственность одинакова для всех людей. Почему это одному можно прощать подлость, учитывая его профессию?

— Потому что люди разного рода занятий неравноценны по степени пользы, которую приносят обществу…

— Вы, конечно, считаете себя благодетелем рода человеческого, если исходить из того количества гнусностей, которые себе позволяете?

— Как лицо, не уполномоченное вести расследование, можете оставить при себе выводы, касающиеся моей деятельности.