Майкл Доббс - Прикосновение невинныъ

Она взяла том Жюля Верна. Ее любимые герои еще не спаслись, они все еще на краю гибели, держатся за корзину под воздушным шаром.

Иза бросила книгу в корзину для мусора.

Деверье сидел в углу бара, наблюдая за окружающими опытным взглядом. Бар был расположен в нижней части Вест-сайда, в одном из тех районов, где на улицах говорят по-испански, а солнце как будто никогда не садится. Ему нравились такие места, где он мог отключиться от всего: чиновников и бумаг, бесконечных формальностей и срочных дел, царивших в его мире. Здесь все было по-иному: никаких классовых барьеров, все так открыто, так не по-английски. Вызов. А ему нравилось бросать вызов.

Он полетел в Вашингтон, чтобы заняться «Дастером». Американская администрация хотела осуществить этот проект, очень хотела. Тревожное беспокойство, высказываемое по этому поводу в конгрессе, ощущалось и в Пентагоне, сторонники проекта готовы были раскрыть объятия любому стороннику проекта, а Деверье был одним из них. Сделка еще не заключена, из нее еще можно выжать немало полезного, и Деверье набирал очки в столице самой могущественной мировой державы.

Но сейчас он вырвался из коридоров власти, сказав, что хочет кое-что купить в Нью-Йорке, и отправился в этот бар, где не было ни моралистов, ни администрации, ни тяжеловесов-охранников, ни писак с Флит-стрит.

Пол увидел, как в бар вошла пожилая очень толстая женщина, таща за собой пластиковый пакет и позвякивая большой связкой ключей, висевших у нее на поясе. Она пришла, чтобы перезарядить продающие всякую всячину автоматы, и, сопя, пересекала комнату, остановившись только затем, чтобы поглубже затянуться своей тонкой черной сигарой. Когда она затягивалась, то становилась похожа на рыбу с разинутым ртом.

Сопение, вздох, затяжка, позвякивание, опять сопение; эти звуки отмечали каждый ее медленный шаг. Ворчливым тоном толстуха во всеуслышание объявила, что ей снова предстоит операция на спине. Казалось, она приглашает к разговору всех присутствующих, но отозвался только бармен, да и то не сразу.

— Опять проблемы?

В ответ — тишина. Похоже на общение Центра управления полетами с космонавтами.

— Но только после Нового года. — Она взялась за автомат с сигаретами. Сопение, вздох, позвякивание. — Не хочу ложиться до Рождества.

Бармен не отозвался, и она продолжала говорить сама с собой.

— Думаю, у меня три выхода в этой жизни. Рак легких, цирроз печени или разбитое сердце. — Она замолчала, переводя дыхание. — Видно, пора покончить с мужчинами. Слишком опасно. Черт возьми, а мне ведь всего шестьдесят четыре. Во мне еще немало сил. — Она то подтягивала съезжающие колготки, то копалась в складках своего жакета. Бармен протирал стаканы.

— Одно радует — выпишусь, опять смогу закурить. И выпить. И перед операцией.

Бармен поднял бровь: женщина одной рукой подняла свой мешок, другой подтянула колготки. Она остановилась, чтобы закурить еще одну сигарету, на этот раз ментоловую — попытка снизить риск от курения, уйти от опасности, — и потащила свой мешок к автомату, продающему презервативы в мужском туалете, причем ввалилась туда без стука.

Когда исчезло ее тучное тело, Деверье беззвучно рассмеялся. Не над ней, а вместе с ней. Она знала, что выглядит нелепо, понимала, что обманывает сама себя этими ментоловыми сигаретами, но это была игра по ее собственным правилам. Не то что большинство политиков. Особенно его отец.

— Знай себя и свои слабости, чтобы лучше понимать, а если необходимо, то и использовать слабости других, — пробормотал он. Эта женщина — старая карга, но не сломанный тростник. Его отец позавидовал бы ей на смертном одре.

Деверье взболтнул виски в стакане. Жизнь — это вызов и риск; только исключительный человек способен встретить их лицом к лицу и победить, стать великим. Он был исключительным и станет великим. Не останется просто сыном неудачника-отца.

Нужно только быть последовательным. Деверье допил виски, заказал еще и стал с интересом наблюдать, как две женщины устраиваются за соседним столиком.

Иза была вне себя от ярости, так зла, что встала утром с постели вопреки больничным порядкам.

Она обнаружила, что с каждым днем со все большим нетерпением ждет видеокассету с новостями «Уорлд Кейбл ньюз». Получив ее этим утром, она включила видеомагнитофон и уселась в кресле перед телевизором.

И закипела от раздражения. На кассете был сюжет о новых судебных процессах в Палермо. Мафия подкупила кардинала, актрису и двух бывших премьер-министров. Ее территория. А теперь на ней хозяйничал этот жалкий продюсер, вообразивший о себе Бог весть что.

Ее охватила ревность. Парень безумно раздражал ее, но еще больше она злилась на себя; неужели даже на больничной койке работа так много значит для нее?

Дверь в ее прежний мир начинала понемногу приоткрываться. А потом явилась К.С. и распахнула ее настежь.

К.С., красивая негритянка с глазами газели, была ассистенткой Грабба — лучшей из всех. В первую неделю работы К.С. в АКН в редакции не прекращались пересуды о том, почему это шеф взял на работу привлекательную помощницу с таким цветом кожи, выше себя ростом и с гораздо лучшим образованием (К.С. окончила престижный университет). Кто-то спросил, как ее полное имя.

— Катерина? Конни? — гадала одна из коллег.

— Да Бог с тобой, детка. Нет, конечно, — ответила К.С., растягивая слова и имитируя южный акцент. Она получала удовольствие от этого спектакля, вся редакция слушала. — Меня назвали К.С. потому, что, как уверяла моя мамочка, я была зачата во время незапланированного тайм-аута решающего баскетбольного матча в Канзас-Сити. Лучшее время моей жизни — так она говорила. Она, может, и забыла, кто мой папаша, зато точно помнила где!

Позднее Иза узнает, что отец К.С. был весьма уважаемым врачом в Миннеаполисе, мать работала в библиотеке и никогда в жизни не бывала в Канзас-Сити. К.С. заставила Изу поклясться, что она никому не расскажет. Она была хорошим другом и первым ожившим воспоминанием из этой, другой, жизни, которое принесло радость.

— Замечательно, что ты смогла приехать, — в который уже раз повторила Иза, когда они прогуливались по саду.

Она впервые вышла из здания, и воздух показался ей неожиданно сырым и холодным, трудно было осознать, что смена погоды естественна, что из ее жизни просто выпали несколько недель. Последние несколько дней были бодряще морозными, ясными, листья старого дуба, сторожившего вход в больницу, шуршали в тихом воздухе. Поднимался ветер, небо было тревожным, как будто Тёрнер выплеснул на него всю палитру своих красок.

К.С. плотнее запахнула плащ. Она пыталась осторожно объяснить подруге, что Грабб отправил ее сюда всего на несколько часов, а Изе почему-то казалось, что К.С. ради нее совершила кругосветный переход в одиночку.