Джон Бердетт - Бангкок-8

Они были людьми не того сорта, о которых рассказывала профессор. Шла война, и эти события происходили тридцать два года назад. Я выключил радио, решив, что Пайситу и его гостье нельзя верить. И в тишине стал думать о Фатиме. Ее призрачная жизнь показалась мне очень похожей на мою. Трудно было придумать человека, который больше, чем Брэдли, подходил на роль ее отца.

— Никто на рынке не представляет истинных возможностей виагры, — говорила мать, закурив сигарету.

Мы сидели в уличном кафе в Пратуме и только что покончили с супом том-юм, жареной рыбой, салатом из острых орешков кешью, тремя блюдами из курицы и рисовой лапшой. На столе стояли шесть разных видов соусов, пивные бутылки, блюдечки с толченым имбирем, жареным арахисом, черным перцем и дольками лайма. Мы сидели в двенадцати дюймах от попавших в пробку машин. Это заведение славилось своей жареной уткой под соусом карри, и возглавлявший полицию района полковник не решался закрыть его или по крайней мере потеснить. Столики уже стояли на тротуаре, и пешеходам приходилось рисковать жизнью, лавируя между автомобилями. Тайская кухня наиболее сложная, тонкая, разнообразная и вообще лучшая в мире. С ней не идет ни в какое сравнение ни суетливая французская, ни сложная китайская, хотя и не мешает отдать должное тем, кто этого действительно заслуживает. Во время единственной поездки Нонг в Японию (в Иокогаме некий гангстер из якудза с безупречными манерами боролся с непроходящей мигренью единственным помогавшим способом — продолжительным сексом) я попробовал мясо по рецепту города Кобе и простил японцам от твоего имени, фаранг, Перл-Харбор.

Защищенная огненной стеной перца чили, наша кухня не подвластна влиянию европейской и не деградирует, как другие. А лучшие блюда подают в скромных домах и особенно на улице. Каждый таец — от природы гурман, и никакой полицейский не закроет хорошее заведение.

— Наверное, не представляет, — ответил я, стараясь перекричать уличный шум.

— Все о ней знают, фаранги могут купить ее в каждой аптеке Таиланда, но мы все никак не осознаем возможностей наплыва новых клиентов.

— Ты говоришь так, словно сама уже осознала.

— Думаю об этом! — выкрикнула мать. — Представь, что ты семидесятилетний фаранг и за последние двадцать лет твоя до одури скучная сексуальная жизнь и вовсе сошла на нет. Ты считаешь, что в ближайшие десять лет тебе суждено умереть, и прошедшие пять лет ни разу не помышлял о сексе. Ты решил, что твоя песенка спета, и привык к семье и родным, которые считают тебя одряхлевшим идиотом и ждут не дождутся, чтобы ты поскорее окочурился и они могли бы унаследовать дом.

Мать, без сомнения, вспомнила Флориду и Майами, где все, на наш взгляд, либо направлялись в дом престарелых, либо только что оттуда вышли. Перед моими глазами мелькнуло лицо Дэна Раска. Возможно, это была игра воображения, но я увидел покрытую седым пушком старческую руку, но такую огромную, что она накрыла бы весь мамин зад. Поездка на взятом напрокат фургоне длилась бесконечно, как бесконечным оказалось его «поместье». Просторная кухня и другие помещения были настолько пропитаны одиночеством, что мы почувствовали себя словно на другой планете, где сила гравитации вдвое больше и любое действие, особенно разговоры, требовало нечеловеческого напряжения воли. Раск продержался неделю, потом мать позвонила единственной родственнице, у которой был телефон, и придумала несчастный случай. Не помню, что, по ее словам, приключилось с ее матерью, но этого было достаточно, чтобы Раск отвез нас обратно в Майами и дал денег на мнимый уход в больнице. Мы никогда так не радовались возвращению в Крунгтеп, где царила беззаботная жизнерадостность.

— Ты всегда оптимистично оценивала человеческую природу.

— И вот однажды в твоем доме престарелых тебе говорят о виагре. Какая-нибудь старая рухлядь, которой уже неприлично коптить небо, шепчет тебе на ухо, что он недавно провел неделю в Бангкоке, попробовал синюю пилюлю, и у него четыре часа длилась эрекция. Этого хватило, чтобы насладиться тремя-четырьмя красивыми молодыми женщинами. Ну и как ты поступишь?

— Ты ухватила самую суть.

— Ты будешь давиться вставной челюстью, пытаясь заказать билеты на ближайший рейс до Крунгтепа, — вот как ты поступишь. А раз так, рынку суждено расширяться. В США больше пятнадцати миллионов мужчин старше шестидесяти пяти лет. Их жены и дети не жаловали их и в лучшие времена. А когда мужчине за пятьдесят, он больше не может рассчитывать на лучшие времена, сколько бы ни накопил денег. — Мать затушила сигарету, придав своим жестом еще большую весомость этим поразительным истинам. — Они мирятся со своим положением, потому что давным-давно выдохлись. По крайней мере сами так считают. Но у меня для них хорошие новости. Что им требуется? Музыка в стиле диско? Техно? Вся эта дикая чушь? Они туги на ухо и, пожалуй, ничего не услышат. Хотят ли они смотреть, как девочки в бикини извиваются вокруг металлического шеста, и всю прочую ерунду? Разумеется, нет. Им нужно что-то из их времени, что соответствует их возрасту и потребностям.

— Кислород в кране за стойкой? «Скорая помощь» у входа в бар? Почему бы не пристроить к твоему борделю больничное крыло?

— Я бы предпочла, чтобы ты называл мое заведение как-нибудь иначе. Я планирую либидотерапию для пожилых. И пытаюсь объяснить, как будет осуществляться расчет времени.

— Расчет времени?

— В этом все дело. У юноши возникает эрекция, потому что его возбуждает женщина. На этом биологическом феномене десять тысяч лет основывалась наша индустрия.

— А на чем еще она может основываться?

— Мы до сих пор примитивная отрасль и зависим от милости природы. Находимся на стадии охоты и собирательства. Но тот рынок, на который мы рассчитываем, — это совершенно иное дело. У клиента возникает эрекция через час после приема лекарства. Похоже на стейк в холодильнике. Мы освобождаемся от матушки-природы и готовы властвовать над временем. Клиент получает четырехчасовой пропуск в рай и не будет тратить драгоценные минуты на то, чтобы пить пиво или слушать музыку. Расслабляться он будет потом, а пока его первоочередная задача — воспользоваться теми преимуществами, которые дает ему пилюля. Особенно если он успел прочитать, что она грозит сердечным приступом.

Я моргнул. Ее замечание показалось мне совершенно нелогичным. Мать закурила новую сигарету.

— Как ты не понимаешь? Они считают, что это их последний загул. Решили уйти из жизни, так сказать, хлопнув дверью. Мы им поможем отпраздновать их последние дни на земле. Они ставят на кон пару лет жалкого существования и бесконечные карточные партии с такими же, как сами, артритными доходягами против недели развлечений с лучшей девушкой, какую только знали за пятьдесят лет. Мы станем службой сострадания и просвещения. Я уверена, Будда нас одобрит.