Тана Френч - Мертвые возвращаются?..

Я все равно была в этом убеждена. Как убеждена и сейчас.

— Да, такая она, — рассеянно произнес он. — Моя девочка.

Видимо, он думал о чем-то, чего я никак не могла знать.

Наконец минуту спустя он словно очнулся от грез.

— И все-таки один из них убил ее, я правильно понял?

Как долго он тянул с вопросом!

— Да, так, — ответила я. — Но не нарочно, если, конечно, это вас утешит. Это было не умышленное убийство, ничего подобного. Просто между ними вспыхнула ссора. По чистой случайности у него в руке оказался нож, потому что в тот момент он мыл посуду…

— Она мучилась?

— Нет, — ответила я, — нет, мистер Корригэн. Патологоанатом говорит, что, перед тем как потерять сознание, она чувствовала разве что одышку и сердцебиение, как после долгого бега.

«Она как будто мирно уснула», — почти произнесла я, но тотчас вспомнила сжатые кулаки.

Корригэн долго ничего не говорил в ответ, и я даже решила, что, может, оборвалась связь, или он отошел от телефона — положил трубку, вышел из комнаты и стоит, опершись на перила веранды, жадно вдыхая прохладный вечерний воздух. Народ начал постепенно стекаться после обеденного перерыва: на лестнице раздавался топот, кто-то в коридоре ругался из-за каких-то бумажек, стены сотрясали раскаты громогласного хохота — явно Магер.

«Ну, давайте, говорите же, — так и подмывало меня бросить в трубку, — времени у нас в обрез».

Наконец до меня донесся его вздох.

— Знаете, что мне запомнилось? — произнес он. — Вечер накануне ее побега, когда я последний раз ее видел. Мы сидели на веранде после ужина. Грейси сделала несколько глотков моего пива. Как прекрасна она была в те минуты! Красивее даже, чем мать. И вся такая спокойная. Улыбалась мне. И я еще подумал… в общем, я решил, что она наконец успокоилась. Может, даже положила глаз на кого-то из наших местных парней. У нее был такой вид, словно она в кого-то влюбилась. И я тогда мысленно обратился к покойной жене: «Эх, видела бы ты, Рейчел, какая у нас выросла красавица. У нас с ней все хорошо, можешь не волноваться».

Почему-то от этих его слов я ощутила странное головокружение, словно в голове заплясала кругами мошкара. Фрэнк ничего ему не сказал — не сказал про нашу операцию, не сказал про меня.

— По-своему, так оно и было, мистер Корригэн, — ответила я. — С ней все было хорошо.

— Наверное, — отозвался он. — Она такая…

И снова птичий крик, пронзительный словно сирена, прорезал вечерний воздух и стих вдали.

— Я вот что хочу сказать: по-моему, вы правы. Тот парень вряд ли хотел ее убить. Просто раз что-то написано на роду, рано или поздно оно произойдет. Она словно не была создана для этого мира. И пыталась убежать от него с тех пор, как ей стукнуло десять.

Магер вломился в кабинет, что-то рявкнул в мой адрес, шлепнул себе на стол кусок липкого торта и принялся его поглощать. Я слушала треск помех в трубке и почему-то думала о табунах диких лошадей, что водятся на просторах Америки и Австралии. Свободные, они сами защищают себя от рысей и динго, питаются скудной травой, какую могут найти. Ветер развевает спутанные гривы, солнце играет золотом на боках. Мой детский друг Алан одно лето работал по студенческому обмену на ранчо в Вайоминге и видел, как объезжают лошадей. Он рассказывал мне, что время от времени непременно попадалась такая, что не поддавалась никаким усилиям, — дикая до мозга костей. Такие лошади грызли удила и крушили забор до тех пор, пока сами не истекали кровью, пока не превращали в кровавое месиво ноги и шею. Так они и погибали — пытаясь вырваться на свободу.

В конечном итоге Фрэнк оказался прав: все действительно обошлось. Мы вышли из операции «Зеркало» целыми и невредимыми. По крайней мере никого не упекли за решетку, что, по-моему, и есть то самое «обошлось». Ему на три дня сократили отпуск и закатили выговор в личное дело — официально якобы за то, что выпустил из-под контроля расследование. Впрочем, чему удивляться. После такого скандала спецы из BP не могли не отправить на плаху чью-то голову, и у меня было подозрение, что всех устроила голова Фрэнка. Газеты попытались было поднять хай по поводу жестокости полиции, однако с ними никто не стал объясняться.

Им удалось разжиться лишь снимком Рафа, на котором тот показывает репортеру средний палец. Картинка всплыла в одном таблоиде, причем, чтобы не подавать дурной пример детям, ее специально сделали размытой. Я прошла обязательный курс у психоаналитика, который был до безумия рад новой встрече со мной. Он обнаружил у меня целую кучу симптомов мягкой эмоциональной травмы и сумел при непосредственном содействии с моей стороны чудесным образом добиться полного излечения. В общем, я дождалась момента, когда у меня были вновь развязаны руки, и смогла завершить операцию «Зеркало» так, как считала нужным. Не скажешь ведь психоаналитику следующее: когда я думаю о Лекси Мэдисон, то прежде всего испытываю к ней глубокую благодарность. Зачем лишний раз расстраивать хорошего человека?

Как только мне стало известно, откуда приходили открытки, проследить ее передвижение не составило труда. Разумеется, необходимости в этом не было — все, что Лекси натворила до того, как ее занесло к нам и она напоролась на нож, нас не касалось. Хотя Фрэнк все равно провел расследование, после чего прислал мне папку, помеченную грифом «Дело закрыто». И никаких комментариев.

Ее следов в Сиднее так и не удалось разыскать. Обнаружился лишь один серфер, который утверждал, что якобы видел, как Лекси торговала мороженым на Мэнли-Бич. Звали ее Хэзел, хотя в последнем он не уверен, да и вообще на надежного свидетеля этот качок не слишком-то был похож. Зато в Новой Зеландии ее точно звали Наоми Беллантайн, и она на неполный рабочий день устроилась секретаршей в какой-то офис. Наверное, продолжала бы трудиться и дальше, если бы ей не намекнули, что пора бы перейти на полный рабочий день. В Сан-Франциско Лекси хипповала под именем Аланны Голдман — подрабатывала в магазинчике пляжных принадлежностей, покуривала «дурь» у ночных костров. А вот какая она на фото, сделанном друзьями, — босоногая и загорелая, в обрезанных джинсах. Длинные, до пояса, локоны развеваются на океанском ветру, на шее ожерелье из морских раковин.

В Ливерпуле она уже Мэгс Маккензи, начинающий дизайнер по шляпам, которая жила тем, что всю неделю стояла за стойкой сомнительного заведения, а по выходным — на рынке, в палатке, продавала свои изделия. И снова фото — в широкополой красной бархатной шляпе, с шелковым бантом и кружевной вуалькой с одной стороны; смеется в объектив. По словам соседок по дому — девиц из той же пробивной породы: кто-то пытался сделать себе имя в мире моды, кто-то подрабатывал на подпевках или в том, что расплывчато зовется «городским искусством» — за две недели до того, как она от них съехала, один модный бутик предлагал ей контракт. Впрочем, подруги не слишком переживали, когда, проснувшись однажды утром, ее не увидели. Такая не пропадет, в один голос утверждали они.