Дэннис Лехэйн - Таинственная река

Да, если бы не их отцы, они, возможно, никогда бы и не стали друзьями. Они никогда не встречались по будним дням, но у них ведь были субботы, во время которых все, что они делали, имело особый смысл: толклись ли они на заднем дворе, слонялись ли по булыжной мостовой Харвест-стрит, или проскальзывали зайцами в метро и ехали в центр, но не ради того, чтобы побывать где-то и увидеть что-то, а просто прокатиться по темным тоннелям, послушать лязг и скрип колес на поворотах, посмотреть мелькание приближающихся и удаляющихся огней — от всего этого у Шона захватывало дыхание. Когда рядом с тобой Джимми, можно ждать чего угодно. Если он и знал, что существуют какие-либо правила или ограничения — в метро, на улице, в кинотеатре — ему было на них наплевать.

Однажды, это было на платформе Южной станции, они перекидывали друг другу оранжевый мяч, такими играют в уличный хоккей. Джимми пропустил бросок Шона и мяч упал на пути. Еще до того, как Шон успел подумать, что такое вообще может кому-то прийти в голову, Джимми уже спрыгнул с платформы на пути, туда, где во множестве обитали мыши и крысы и где располагался третий рельс, служивший токопроводом.

Люди на платформе буквально обалдели и подняли страшный крик. Одна женщина, лицо которой стало бледно-серым, как пепел сигары, грохнулась на колени и запричитала не своим голосом: «Назад, назад, сейчас же назад, проклятый недоносок!» До слуха Шона донесся приближающийся грохот. Это, должно быть, подходил поезд, вошедший в тоннель на Вашингтон-стрит, а может, это был шум тяжелых грузовиков, идущих по дороге, пролегавшей над станцией. Люди на платформе тоже услышали шум. Они замахали руками, завертели головами, ища глазами полицейских из охраны метрополитена. Один мужчина прикрыл ладонью глаза дочери.

Джимми, наклонив голову, всматривался в темноту под платформой, ища мячик. И вот, наконец, нашел. Полой рубашки он обтер грязь, налипшую на оранжевую поверхность, не обращая ни малейшего внимания на людей, стоящих на коленях вдоль желтой линии и протягивающих ему руки.

Дэйв подтолкнул Шона локтем и, гадливо сморщившись, громко промычал что-то вопросительное.

Джимми тем временем шел между рельсами по направлению к лестнице, укрепленной на дальнем конце платформы, рядом с черным зевом тоннеля, а грохот, еще сильней, чем прежде, сотрясал платформу и все здание станции, и люди на платформе подпрыгивали не в силах стоять на месте и от возбуждения били себя кулаками по бокам. Джимми шел вперед без видимой спешки, потом вдруг посмотрел через плечо, поймал взгляд Шона и ощерился в улыбке.

— Он еще смеется, — сказал Дэйв. — Просто псих какой-то. Согласен?

Когда Джимми поставил ногу на первую ступеньку бетонной лестницы, несколько рук метнулись к нему и выдернули его наверх, на платформу. Шон видел, как его ноги качнулись вправо, голова на тонкой жиденькой шейке склонилась влево, а сам Джимми, зажатый в здоровенных мужских ручищах, выглядел таким маленьким и легким, как кукла, набитая соломой. Однако он обеими руками прижимал злополучный мяч к груди и не изменил положения рук даже тогда, когда его подхватили под локти и с размаху, с силой поставили на платформу. Шон нутром чувствовал дрожь, колотившую тело Дэйва, стоявшего рядом с ним. Он посмотрел на людей, вытащивших Джимми наверх, но уже не увидел на их лицах ни волнения, ни страха, ни даже следа той беспомощности, которая была на них лишь минуту назад. Он видел злые морды чудовищ, перекошенные и дикие, готовые вот-вот броситься на Джимми, чтобы рвать его на куски, а затем забить до смерти.

Втащив Джимми на платформу, они держали его, вцепившись клешнеобразными пальцами в плечи и глядя по сторонам, как будто ища глазами кого-то, кто скажет им, что делать. Поезд с грохотом и воем вырвался из тоннеля, кто-то пронзительно закричал, затем кто-то рассмеялся — это был даже не смех, а какое-то истерическое кудахтанье; так по мнению Шона кричат ведьмы, беснующиеся в пляске вокруг кипящего котла — а смеялись потому, что поезд шел с севера и прогромыхал по рельсам, расположенным по другую сторону платформы. А Джимми, подняв голову, посмотрел на лица державших его людей, как бы говоря им: Ну что, видали?

Дэйв, стоявший рядом с Шоном тоже пронзительно захихикал и замахал руками.

Шон отвернулся от него, подумав, неужто и он чувствует то же самое.

В тот вечер отец привел Шона в мастерскую. Это была комната в подвальном этаже дома, сплошь заставленная жестяными кофейными банками с гвоздями и шурупами. На верстаке, установленном посредине мастерской, были укреплены вороненые тиски, а рядом с ним лежали аккуратно сложенные куски досок. На стене висело несколько плотницких поясов, в которых, как патроны в пулеметной ленте, покоились молотки разного размера и формы; с крюка, вбитого в стену, свешивалась ленточная пила. Отец Шона, часто делавший по заказу соседей различные вещи, необходимые в домашнем быту, сейчас пришел в мастерскую, чтобы сделать птичьи клетки-домики и оконные полки для цветов, которые выращивала жена. В мастерской была еще одна дверь, ведущая на задний двор; ее он смастерил с приятелями в одно очень жаркое лето — Шону было тогда пять лет — и теперь приходил сюда посидеть, когда хотел уединиться, побыть в тишине и покое или чтобы остудить злость — Шон всегда это чувствовал — на Шона, на жену или на то, что творится на работе. Уже готовые птичьи домики — архитектурные копии домов в стиле раннего тюдоровского периода, в колониальном и викторианском стилях и швейцарского шале — занимали целый угол, и их было так много, что, наверное, только птицелов, промышляющий где-нибудь в джунглях Амазонки, мог бы заселить все эти жилища пернатыми постояльцами.

Шон сел на старый стул с красным вращающимся сиденьем и положил руку на черные губки тисков. В мастерской пахло машинным маслом и древесными опилками. Первым заговорил отец:

— Шон, сколько раз я должен напоминать тебе об этом?

Шон убрал руку с тисков, обтер ладонью следы смазки, оставшиеся на пальцах.

Отец собрал с верстака несколько гвоздей и положил их в желтую кофейную жестянку.

— Я знаю, — продолжал он, — что тебе нравится играть с Джимми Маркусом, но отныне, запомни это, если вам снова захочется поиграть вместе, то вы будете играть только перед домом. Нашим домом, а не его.

Шон утвердительно кивнул. Спорить с отцом было бессмысленно, особенно когда он говорил так спокойно и медленно, как сейчас: каждое слово вылетало из его уст так, словно к нему был прицеплен небольшой камушек.

— Так мы поняли друг друга? — спросил отец, ставя кофейную жестянку на место и глядя на Шона в упор.

Шон снова кивнул головой, наблюдая, как отец стряхивает опилки, приставшие к кончикам его толстых пальцев.