Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз

— Этим своим представлением он поднял наш разум на небывалую высоту, — продолжал отец. — И тут же не оставил от него камня на камне. Так что суеверная служанка-ирландка тут ни при чем.

— Но каким образом? Он все время только и делал, что отрицал.

— Вот именно. Но это отрицание и было утверждением. Неужели ты не понимаешь, как он ловко все обставил? Фокус в фокусе внутри еще одного фокуса. Вроде тех этикеток, которые когда-то использовались на жестянках с содой для хлебопечения. Кружочек с нарисованной в нем другой жестянкой. А на той — еще один кружочек с рисунком еще одной жестянки. И так до бесконечности, пока он уже становится до того мал, что за ним не может уследить глаз. Он заявил мне, что я умный, и вывернул все наизнанку, так что якобы он сам, добровольно, рассказал мне о том, о чем говорить не хотел. Но, возможно, он меня перехитрил и с изнанки снова все вывернул на лицевую сторону, так что то, о чем он якобы рассказывать мне не хотел, оказалось на самом деле именно тем самым, о чем ему больше всего не терпелось рассказать.

— Тут невозможно уследить. Ты оказываешься в каком-то лабиринте.

— Да, да, устаешь, внимание твое рассеивается, а он, воспользовавшись этим, опережает тебя на целый виток.

— В таком случае какая же ему выгода настраивать нас против себя?

— А какая вообще выгода кому бы то ни было в этом мире? И что такое выгода? Что значит это слово вообще?

— Деньги?! Но ведь ты же спросил его, не можешь ли ты что-нибудь для него сделать.

— Я ожидал, что он откажется или просто проигнорирует мое предложение. Знал, что так оно и будет, еще до того, как его увидел.

— Но каким образом?

— Когда она нарядила тебя в свое пальтишко, прежде чем повести нас к нему. Тогда-то я все и понял. Это типичный прием святого, для которого вознаграждение равносильно анафеме…

Тут я глянула на себя.

Пальто Эйлин по-прежнему было на мне. Я забыла у нее свои вещи!

Он сбавил скорость, как бы советуясь со мной.

— Только не сегодня, — воспротивилась я. — Я бы этого не вынесла.

— Ты хочешь сказать, тебе придется съездить за ними в какое-то другое время, хотя он велел нам больше и близко к нему не подходить? И снова тот же самый извращенный прием. Возможно, потому-то тебя, прежде всего, и попросили переодеться.

— Но это же глупо, — возразила я, прикрывая глаза, — брать каждую мелочь и смотреть на нее с изнанки. — Откуда им заранее знать, что я их забуду?

— Но ты же забыла, разве нет? — вот и все, что он ответил.

Я снова вяло опустила руку.

— Вернемся к тому, что я говорил, — продолжал он. — Я устроил для него ловушку. Он не хочет, чтобы ему помогали. Ему ничего от нас не нужно. Ты видела банку для табака на комоде у стены?

— Да, по-моему, видела.

— Я оставил под ней пятьсот долларов наличными.

Повернувшись, я посмотрела на него:

— И если он молча примет их…

Он еле заметно пожал плечами:

— Ты спросила меня, какая ему выгода от того, что он, скажем, демонстрирует нам свои способности.

— Но ведь если он от них откажется, тебе еще больше захочется поверить…

Отец покачал головой.

— Все равно я ему не верю, так или иначе, — спокойно продолжал он. — Думая о какой-то вещи, он может видеть картину в уме. Но он же не увидел пятьсот долларов под банкой для табака в двух или трех ярдах от себя.

— Возможно, потому, что, пока мы сидели с ним в комнате, он и думать не думал о банке.

Отец саркастически усмехнулся.

«Он не беспристрастен, — подумала я. — Вероятно, изо всех сил пытается не верить. Но эмоционально вовлечен в это дело. А может, просто старается ради меня? Меня хочет разубедить, а не себя?»

— Впрочем, поступая так, не играешь ли ты краплеными картами? — заметила я чуть погодя. — Пятьсот долларов — не фунт изюму. У него на столе лежала газета, раскрытая на колонке «Требуются рабочие».

— Я тоже ее видел, — грубовато ответил отец. — Не исключено, что ее специально так положили, чтобы мы ее заметили.

У каждой вещи есть две стороны — лицевая и оборотная. И никогда не представляло особых трудностей определить, где лицевая, а где оборотная. Я с сожалением вздохнула о двухмерном мире, который предшествовал теперешнему моему состоянию.

Отец потянулся и сжал мою руку.

— Я ничему не верю, — заключил он, — и не хочу, чтобы и ты верила!

Машина вдруг вильнула в сторону, и меня бросило на отца. Затем она выправилась и пошла прежним курсом, и я услышала, как отец тихонько выругался себе под нос.

— Что такое? Что случилось?

Он обернулся и бросил взгляд назад. Я тоже обернулась.

Посреди дороги у нас за спиной стояла на одном колене маленькая фигурка, как будто она только что неожиданно отпрыгнула в сторону, потеряла равновесие и упала. Крошка встала, неповрежденная, и мы увидели, как вокруг нее затрепетал на ветру белый фартучек. Это была маленькая девочка. Она возмущенно посмотрела нам вслед, повернулась, побежала по дороге и скрылась вдали.

Несколько мгновений спустя машина запоздало остановилась — и не из-за того, что чуть-чуть не произошло, а из-за таившегося в происшествии скрытого смысла, который постепенно доходил до нас. Я полагаю, отец затормозил совершенно бессознательно — так, заканчивая предложение, ставят в конце его точку.

Мы сидели и смотрели прямо перед собой, не желая встречаться друг с другом взглядом. По-моему, больше всего нам хотелось избежать именно этого. Позади нас все растворилось в темноте, — девочка-призрак исчезла.

Мы даже не заговорили о случившемся — нам это было не нужно. Наши слова и так звенели в ушах друг друга. И каждый из нас сказал бы другому то, что тот уже говорил сам себе.

Я подумала: «Вот наконец событие, которое невозможно перевернуть, у него всего одна сторона. Вот оно, на что можно безошибочно наклеить четкую этикетку: „Это лицевая сторона, другой попросту нет“». Однако все оказалось не так, как мне того хотелось бы.

Я сознавала, что он сидит рядом со мной в машине, и с горечью подумала: «Где же теперь вся твоя логика? Где все твои аргументы? Бедняжечка».

— Давай, пап, — сказала я тихим сдавленным голосом, — поехали домой.

Машина снова понеслась вперед.

— Может, мне сесть за руль? — предложила я.

— Нет, — ответил он, — так у меня хоть есть какое-то занятие: это гораздо лучше, чем…

Я знала, что он имеет в виду. Он по-прежнему смотрел, прищурившись, прямо перед собой, но дороги почти не видел. Я открыла сумочку и вытащила носовой платок.

— Пап, у тебя весь лоб в испарине. Позволь, промокну. Она так тебя напугала, маленькая негодница.

— На-ка, — предложил он, — попробуй одну из этих, пока мы доберемся до дома.

У меня были сигареты, но он вытащил из кармана свою пачку и протянул мне.