Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз

— Что это означает? — спросил Шон.

— Девушка, которая получает слишком много предложений. Но не руки и сердца.

Шон с серьезным видом кивнул, отчего она рассмеялась.

— Я смотрела на нее во все глаза, — продолжала Джин, — как и остальные в зале. Интересно, почему демимонд столь фатально притягателен для девушек-подростков? Она все потягивала и потягивала шампанское, а сама становилась еще спокойней, еще величественней, еще горделивей. Будто она — бездонная бочка. Ну и вот, улучив подходящий момент, когда оба Ордуэя отошли к другому столику, я заказала немного себе. И стала пить. Оно мне не понравилось, кололо язык, будто иголками. Но если его могла пить женщина за соседним столом, я не собиралась от нее отставать. Она сыграла со мной злую шутку. Увидев, что я вытворяю, моментально поняла, почему я это вытворяю. Но вместо того, чтобы посмеяться надо мной, что ей, вероятно, хотелось, сделалась сама прелесть. А они умеют быть очаровательными, уж вы мне поверьте. Она подняла бокал, посмотрела на меня и как бы чокнулась со мной на расстоянии, как с равной. Это и все, что мне было нужно. Можете представить, такой комплимент. В шестнадцать лет. Я тоже подняла бокал за ее здоровье. И каждый раз, когда она наполняла и поднимала бокал, я тоже наполняла и поднимала свой. Видела, как раз или два губы у нее предательски дрогнули, но она слишком хорошо воспитана, чтобы проявлять чувства, и это-то меня и доконало. Когда Ордуэй вернулись к столу, последовала ужасная суматоха, но я к тому времени уже почти не соображала, что происходит. Помню только, что, прежде чем они полувывели, полувынесли меня оттуда, я настояла на том, чтобы непременно остановиться у стола этой женщины и пожать ей на прощанье руку. А ты помнишь, как они привели меня к тебе домой? О-о, ты был так строг и осуждал меня, особенно в их присутствии, но как только мы остались одни, ты помог мне раздеться, и тебе приходилось все время отворачиваться. Ты смеялся, я видела тебя насквозь, не настолько уж меня развезло, и знала, что ты все понимаешь.

— Маленькая моя девочка, — еле слышно пробормотал Рид.

Глаза у него медленно закрылись.

Она быстро повернулась к Шону — пожалуй, даже чересчур быстро.

— А теперь вы расскажите нам, как впервые выпили.

— Ну, это выглядело вовсе не так романтично, как у вас, — заговорил он, доверительно наклонившись к ним. — И случилось не в Риме, а в Джексон-Хайтс, штат Нью-Йорк. И пил я не шампанское, а джин. И никто в этом не участвовал, кроме одного моего дяди, мир праху его, отставного капитана полиции. Он жил не с нами, но в те дни гостил у нас. Родственники подозревали, что он поддает втихую, но он был холостяк, так что никто никогда не видел, как все происходит. Ах да, главное-то вот в чем: я обогнал вас на два или три года. Мне в то время стукнуло тринадцать.

— Что вы говорите! — удивилась она, а Рид усмехнулся.

— Во всяком случае, я катался на роликовых коньках по улице, пришел домой весь мокрый, и мне страшно хотелось пить. Дядя, должно быть, зашел в комнату как раз передо мной, а потом вышел взять очки, или газету, или тонкую сигару. На столе у меня перед носом оказалось пол стакана бесцветной, освежающей на вид жидкости. Вы когда-нибудь видели, как испытывающий жажду мальчик такого возраста пьет воду? Р-раз — и готово, стакан пустой. Спиртного у нас дома никогда не водилось, так что откуда мне было знать? Сначала я подумал, что с потолка обвалилась вся штукатурка и расплющила меня в лепешку. Потом решил, что внутри у меня что-то загорелось и я сгорю до смерти. Во всяком случае, когда домашние услышали странный шум и вбежали в комнату, они обнаружили, что я держусь за живот и исполняю индейский танец войны, издаю соответствующие звуки и топочу ногами. Добрых пять минут все носились за мной и никак не могли заставить меня постоять спокойно и объяснить, что произошло. Падали стулья, какие-то вазочки, словом, творилось что-то ужасное. В конце концов меня так развезло, что вы таких пьяных сроду не видели, я пел, спотыкался, икал. Тут мать почуяла идущий от меня запах и вышла из комнаты, вытирая слезы передником и призывая на помощь всех святых. Но самое несправедливое заключалось в том, что никому и в голову не пришло обвинить дядю. Все думали, что я сам нашел бутылку и налил себе. Мне дали проспаться и на другой день устроили мне грандиозную порку.

— Ну а почему же вы…

— Так уж меня воспитали: не винить других людей, ничего на других не сваливать. И оно окупилось, причем не раз. Когда дядя уезжал, потихоньку сунул мне пятидолларовую купюру и подмигнул. Я понял за что. В общем, до того, как стал пить, полностью излечился от любви к спиртному. Даже теперь не переношу ни запаха, ни вкуса крепких напитков — во всяком случае, джина. Обожаю пиво. Для меня это было своего рода страховкой от алкоголизма методом Кили, проведенное превентивно.

Рид обернулся и украдкой посмотрел на дверь:

— Она открыта, Джин.

— Но это вращающаяся дверь в буфетную, милый, ты же знаешь, ее нельзя крепко закрыть.

— Но я только что видел, как она качнулась. Немножко подалась вперед, затем снова назад.

— Вероятно, поток воздуха, небольшой сквознячок, — попытался успокоить его Шон.

Она встала, подошла к двери и поставила перед нею стул:

— Ну вот, теперь не будет раскачиваться.

Джин вернулась к столу, остановилась у отца за спиной, обняла его за плечи. Какое-то мгновение отец не видел ее лица, зато его видел Шон.

— Выпей еще немного шампанского, милый. Пока оно совсем не выдохлось. Ну-ка, мы выпьем с тобой на брудершафт, ты и я. — Их руки переплелись, и они выпили.

— Желает ли джентльмен с другой стороны стола, чтобы я и с ним выпила на брудершафт? Он о чем-то задумался? Не находит слов? А-а, просто завидует!

Она потянулась к нему, взялась за конец его галстука-бабочки, дернула за него, и узел развязался.

— Если мне не изменяет память, когда-то это считалось приглашением.

— Приглашением к чему? — спросил Шон.

— Совершенно верно — к чему? Этого я так и не узнала, — призналась она. — Сроду еще такого не делала. Вероятно… снова завязать галстук.

Он вдруг нанес ей ответный удар, когда она меньше всего ожидала: взялся за ее вельветовый бант и попытался развязать его. Ничего из этого не вышло.

— Мужлан, — ласково пропела она. — Он же так сшит.

— Да, теперь знаю, — с грустной миной Пьеро ответил он, разглядывая свои неловкие руки.

Наступила ее очередь. Она пробежала пальцами по его волосам, и они встали торчком, напоминая метелку из перьев для смахивания пыли.

Он скрестил руки на груди, снисходительно глядя на нее с бесконечным терпением.

— Играете с динамитом, мэм. Вам не миновать беды, не успеет еще эта ночь за… — Он быстро замолчал.