Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз

Так он просидел уже с полчаса и, весьма вероятно, запросто мог бы просидеть еще полчаса.

Но вдруг он весь ожил. Не просто пошевельнулся, а резко задвигался и засуетился, причем, казалось бы, без какой-либо явной на то причины, совершенно безосновательно. Снаружи не донеслось ни звука, ничего не возникло в поле видимости. Двигался он быстро, как будто этого требовала ментальная детонация, которая и вывела его из состояния оцепенения. Стул с шумом отодвинулся назад, а он уже стоял во весь рост и смотрел на дверь. Но она не открылась, никто не появился. Ни внутри, ни снаружи не наблюдалось совершенно никаких признаков жизни.

Однако же он поспешно отошел от стола, оставив нетронутым кофе и не прихватив с собой неоплаченный чек, и направился к двери, собираясь, видно, поскорее выйти на улицу.

На полпути резко остановился, словно им овладело беспокойство, казалось, он засомневался в правильности принятого решения и оглядывался теперь в поисках другой двери, через которую мог бы поспешно ускользнуть, так как тот выход, к которому стремился без всякой видимой причины, перестал его устраивать. У стены, в задней части заведения, стояли две телефонные будки. Он повернул туда. По проходу между столиками добрался до них и вошел в дальнюю. Там сел, и импульс, который погнал его туда, очевидно, иссяк и покинул его. Он снова замер. Не снял трубку, даже не сразу прикрыл за собой дверь. Просто сидел и ждал, когда пройдет какой-то определенный период времени.

И тот прошел. Он длился минуты две, никак не дольше.

В течение первой минуты ничего не произошло. Затем едва слышно зашуршали шины и из-за угла появилась машина. Совсем тихо скрипнули тормоза, потом на асфальт ступил тяжелый башмак.

Две минуты истекли. Вращающаяся дверь повернулась, в закусочную вошли двое — Доббс и Сокольски, усталые и встревоженные. Между собой они не разговаривали, будто болтать им осточертело с час назад. Доббс сдвинул шляпу на затылок, вроде как смирившись с поражением.

Они взяли по карточке с круглой резиновой подставки на стойке перед кассиром.

Когда полицейские находились на середине зала, на полпути к тому месту, где укрылся он, но никак не раньше, мужчина задвинул стеклянную панель двери. Доббс, шагавший первым, на мгновение увидел его высунувшуюся руку и безразлично отвернулся.

Над мужчиной загорелся свет, и все внутри будки осветилось тускло-желтым. Этот свет как бы припудрил тулью шляпы и его плечи кукурузной мукой. Мужчина смотрел на нее, но стряхивать не стал. Затем повернул голову затылком к залу. Монотонность голой стены, на которую он теперь смотрел, казалось, моментально наскучила ему, и он вытащил из кармана огрызок желтого карандаша и принялся с усердием чертежника, уделяющего внимание каждой линии, вырисовывать на ней абстрактные геометрические фигуры. Эти фигуры не имели абсолютно никакого смысла и были чисто произвольными по замыслу. И тем не менее он продолжал вырисовывать их весьма старательно. Временами останавливался и окидывал их критическим взглядом, словно решая, подходит это ему или нет. Потом принимался рисовать снова. Его неподдельная увлеченность занятием могла послужить оправданием вынужденной праздности, которой он предавался в полной безопасности. Человек совершенно расслабился, ни разу не оглянулся, будто заранее знал, что никто его не прервет, события в зале его совершенно не волновали.

Доббс и Сокольски уже несли от стойки чашки дымящегося кофе, по-прежнему следуя друг за другом. Доббс, и на этот раз первый, подошел к столику, за которым прежде сидел мужчина, находившийся теперь в телефонной будке, и хотел было в свою очередь сесть там. Вероятно, тут сыграло роль, что стул был отодвинут от столика и на него казалось легче усесться, тогда как другие стулья пришлось бы вытаскивать. Однако, увидев оставленную чашку кофе, он заколебался. Затем поднял картонную карточку, лежавшую рядом с чашкой, как бы показывая Сокольски, что столик уже занят, и положил ее на место. Они прошли дальше и сели.

Места заняли напротив, но по-прежнему не разговаривали и избегали смотреть друг на друга. Их лица свидетельствовали о том, что им осточертел весь белый свет и все его народонаселение.

Доббс уставился в свою полосатую коричневую чашку. Сокольски смотрел на один из молочно-белых светильников под потолком. Траектории их взглядов расходились чуть ли не на милю. К тому же их взгляды совершенно не воспринимали того, на что были направлены. Фактически они ничего не видели.

Перевернув и встряхнув патентованную сахарницу, они щедро подсластили себе кофе, по-прежнему с удрученным видом подняли чашки и отпили. Сокольски продолжал смотреть вверх. Доббс — вниз. Затем тяжело поставили чашки на стол. Кофе оказался слишком горяч, чтобы его можно было выпить сразу. Сокольски отер губы рукой. Доббс вытащил помятую пачку, встряхнул ее, и единственная остававшаяся в ней сигарета выскочила в отверстие наверху.

Сунул ее в рот, но так и не прикурил. Словно мысленно осознав, что курение не доставит ему настоящего удовольствия, вытащил сигарету изо рта, разочарованно посмотрел на нее и положил на широкий, в форме канавки, ободок блюдца; она тут же порыжела и наполовину промокла.

Мужчина в будке теперь уже исправлял некоторые свои наброски. Перевернув карандаш, он добросовестно что-то стирал ластиком с самого края рисунка. Затем наклонился поближе и подул на расчищенное место, чтобы удалить скатавшиеся частички резинки. Реставрировав таким образом поверхность, которую выбрал себе для работы, снова принялся рисовать. О том, что происходит за дверью будки, он, казалось, совершенно позабыл.

Сокольски допил кофе и опять вытер губы, но не потому, что был такой воспитанный, а в предвкушении неизбежных неприятностей. Тут он заговорил — впервые с тех пор, как они вошли.

— Сам сделаешь? — спросил он. — Или предпочитаешь, чтобы доложил я?

Доббсу не потребовалось никакой преамбулы, чтобы понять его вопрос.

— Сам, — угрюмо бросил он. — Все равно кому-то из нас придется это сделать.

Он встал из-за стола и направился в заднюю часть зала к телефонным будкам, которые приметил еще раньше. Теперь, отодвинув часть столов и стульев в сторону, чтобы обеспечить себе свободу действий, там протирал пол цветной швейцар. Его согнувшаяся фигура, ведро, которое следовало обойти и случайно не перевернуть, влажный пол, ступая по которому можно, чего доброго, поскользнуться, — все это, вероятно, отвлекло внимание Доббса.

Оказавшись перед кабинками, он потянулся к ручке той, что была освещена, и потянул дверцу на себя. А когда уже поднял ногу, готовый войти, увидел прямо у себя перед носом чей-то затылок.