Кит Маккарти - Тихий сон смерти

Карлос в очередной раз прервал свой рассказ. Тогда за него продолжил Штейн:

– Огонь распространялся с невероятной быстротой. Здание лаборатории было деревянным и к тому же полуразвалившимся. Конечно, там имелись огнетушители, но почти все они не работали, а от исправных пользы было немногим больше. В общем, единственное, что нам оставалось, это выбежать на улицу. – Сказав это, Штейн опустил голову на грудь и глубоко задумался. – Тернер признался мне на следующий день. Карлос правильно заметил, он был смертельно напуган. Поначалу я все не мог понять почему. Верно, настроение у всех было препаршивейшее, но только Тернер пребывал в состоянии панического ужаса. – Старик перевел взгляд на Карлоса. – Помнишь?

Ариас-Стелла медленно наклонил голову, будто силясь вспомнить события того злосчастного дня. Штейн повторил свой вопрос:

– Он же был перепуган, разве не так? – и, обращаясь уже к Айзенменгеру и Елене, добавил: – Тогда он и признался, что работал над параллельным проектом. Он взял за основу Протей и красиво повернул его в другом направлении.

– Красиво?! – От негодования Карлос аж подскочил на месте.

Бочдалек, до этого не вступавший в разговор, неожиданно подал голос. Он задал вопрос совершенно невинным тоном, совсем как зритель в кинотеатре, интересующийся каким-то особенно занимательным трюком:

– А что это вообще такое, Протей?

Внезапно в разговор вмешался Розенталь:

– Тебе вовсе ни к чему это знать.

На что Бочдалек удивленно поднял глаза:

– Да неужели?

– Ты не должен знать больше, чем следует. Ты не забыл этого?

Бочдалек расплылся в улыбке и помахал револьвером.

– Насколько я понимаю, тот факт, что я знаю, что сегодня эти четверо умрут, для меня, уже повод побеспокоиться о собственной безопасности.

Розенталь не счел нужным отвечать что-либо своему напарнику. Дескать, дело твое. Тогда Бочдалек повернулся к Штейну и громким шепотом произнес:

– Он любит меня.

– И вы действительно не имели никакого представления? – спросила Елена у Штейна.

– Нет. Наши научные интересы практически не пересекались. Я занимался системой культуры, Тернеру я поручил совершенствование самого Протея. А результаты, о которых он мне докладывал, оказались, как я потом понял, сфальсифицированными.

Карлос раздраженно прервал старика:

– Ну какое это теперь имеет значение? Тернеру пришлось сообщить нам, что Протей представляет собой нечто большее, чем просто очередную модель рака, и что из-за пожара все мы, возможно, стали носителями этого вируса. А то, что Протей безжалостный убийца, мы знали и без него.

Бочдалеку пассаж Карлоса показался восхитительным. Он проникался все большим интересом к этой истории. Сидевшая рядом Елена начала с опаской поглядывать на своего соседа.

Штейн между тем продолжал:

– Он показал мне свои записи, все по порядку. Это было что-то невероятное… – Профессор на секунду умолк, чтобы посмотреть на Карлоса, потом продолжил: – Он проделал фантастическую работу. Тернеру удалось свести в единое целое огромное количество онкогенов, промоторов и блокаторов рецессивных генов. Он использовал все три рамки считывания. Результат его работы можно с полным правом назвать произведением искусства. – После этих слов Штейн виновато опустил глаза, словно стыдясь своего восторга. – Это было совершенное оружие.

Теперь уже Карлос вынужден был продолжить рассказ. Получилось это у него безрадостно и даже цинично:

– Так неожиданно выяснилось, что мы работали над биологическим вариантом ядерной бомбы, и, что еще хуже, мы обнаружили, что, скорее всего, носим эту бомбу в себе.

Бочдалек негромко присвистнул. Разговор об оружии явно его возбуждал.

Штейн продолжил:

– Как только мне все стало ясно, я позвонил Старлингу. Тот моментально поднял трубку, будто ждал моего звонка. – Штейн перевел взгляд на Розенталя, который в продолжение всего рассказа профессора молча стоял у окна. Поймав на себе этот взгляд, Розенталь меланхолично проговорил:

– Начало моего романа с Протеем.

– Позвольте, я попробую догадаться, что случилось потом, – предложил Айзенменгер.

Бочдалек закивал.

– Да, да, – начал настаивать он, очевидно забыв совет Розенталя поубавить свое любопытство. По всему было видно, что разворачивавшаяся перед ним драма захватывала его все больше и больше.

– Мистер Розенталь прибывает на остров с одним или двумя коллегами. Он разбирается в произошедшем, а его коллеги берут у всех сотрудников лаборатории анализ крови.

Бочдалек посмотрел на напарника и, не дождавшись от него ответа, обратился к Штейну:

– Это так?

Штейн кивнул, и это еще больше подняло авторитет Айзенменгера в глазах Бочдалека.

– И что дальше? – спросил он у доктора.

– Полагаю, полиция тоже проявила интерес к инциденту в лаборатории. Местный инспектор сунулся было со своими вопросами, но Розенталь быстро взял ситуацию под контроль. Он или кто-то из его коллег сочинил полуправдивую историю о неисправности в электропроводке, что, надо отдать должное, было недалеко от истины – оборудование в лаборатории оставляло желать лучшего. А потому эта сказка не вызывала подозрений у полиции. При этом из протоколов были исключены всякие упоминания о предмете деятельности лаборатории. – Айзенменгер остановился и, повернувшись к Карлосу, спросил: – Вам предложили что-нибудь вроде отступного?

– Перевод в любое выбранное нами место – разумеется, в пределах разумного. Плюс сумма наличными – сто тысяч фунтов без налогов каждому. При условии, что мы будем держать язык за зубами. Нам еще раз напомнили, что мы дали подписку о неразглашении и что в случае нарушения этого обязательства нас ждут самые печальные последствия.

Айзенменгер улыбнулся Розенталю:

– Кнут и пряник? У вас богатый опыт в таких делах, а?

Розенталь, не меняя выражения лица, легким наклоном головы подтвердил догадку доктора. Тогда тот обратился к Штейну:

– А как поступили с вами?

– Я был просто вне себя. Я чувствовал себя подставленным и «ПЭФ», и Тернером. Собирался выступить публично, но потом… – Старик сник и закончил фразу уже совсем на другой ноте: – Потом мне напомнили про подписку о неразглашении, и…

Он замолчал, ему было стыдно. Как ни странно, ситуацию прояснил Розенталь:

– У почтенного профессора есть сын, а у сына – пристрастие к героину. Мы помогли.

Объяснять, в какой именно форме была оказана помощь, он не стал, а Штейну, естественно, не хотелось вдаваться в подробности. Он сказал лишь:

– Когда умерла его мать, мы с сыном отдалились друг от друга. Он покатился по наклонной. Это моя вина.

Айзенменгер повернулся к Розенталю: