Кит Маккарти - Тихий сон смерти

– Мы могли бы поговорить о работе, которую ты хотела мне предложить…

Он отвез Елену в «Чекерз», постоялый двор шестнадцатого века, со старинными стенами и массивными дубовыми балками под потолком. После того как они спустились по коварным ступеням, им пришлось пригнуть головы, чтобы пройти сквозь низкий дверной проем, ведущий в холл гостиницы. Это место действительно оказалось замечательным: сама его атмосфера, казалось, была пропитана духом давних времен, во всем открывалось столько очарования, что самый взыскательный турист остался бы доволен. Их конечной целью было маленькое бистро в зимнем саду на задворках гостиницы, которое доктор, однажды побывав здесь, нашел весьма приличным.

Они сели за маленький столик у старинного, изъеденного древесными червями столба, и Айзенменгер заказал тайское блюдо из курицы, а Елена остановила свой выбор на тушеном перепеле. В зале было темновато, но Айзенменгер не придавал этому значения. Он позабыл о том, какое очарование может источать его спутница и насколько гипнотически это действует на него. Хотя их отношения никогда не выходили за рамки делового сотрудничества, сожаления по этому поводу только подогревали его романтический настрой, и Айзенменгер исподволь следил за каждым движением Елены.

Покончив с ужином, они перебрались в небольшую, но уютную гостиную, куда им подали кофе; от десерта они отказались. Они сидели, утопая в глубоких, протертых до дыр и прожженных сигаретами креслах, столик перед ними украшали пятна, оставленные горячими кружками сотен, если не тысяч посетителей бистро.

– Так что ты хотела от меня, что я должен сделать? – Айзенменгер боялся, что не справится с желанием удержать Елену и, когда придет время расставаться, на него снова нахлынут воспоминания. И все-таки он чувствовал, что желание быть рядом с этой женщиной побеждает в нем все прочие чувства.

Елена доверительно наклонилась к нему, и Айзенменгер был опьянен ароматом ее духов.

– Возможно, в этом деле и нет ничего необычного, но неделю назад ко мне обратился человек по имени Суит. Рэймонд Суит. – Елене пришлось сделать паузу, так как в этот момент подошел официант с двумя чашками кофе. – Недавно он потерял свою дочь Миллисент, она умерла от рака.

– Сколько ей было лет?

– Двадцать три.

– И какой именно рак?

– Лимфома.

Доктор понимающе кивнул. Вполне возможно.

– И что заставило этого Рэймонда Суита обратиться к адвокату?

– У него претензии к больнице. Ему кажется, что там намеренно подменили тело и вместо его дочери кремировали кого-то другого.

– Как я понимаю, он не хотел кремации?

– Он вообще не хотел, чтобы ее хоронили.

Айзенменгер отхлебнул кофе и, услышав ответ Елены, издал удивленное восклицание, не успев отвести чашку ото рта. Затем, поставив ее на стол, он саркастически хмыкнул:

– И почему?

– Он не верит заключению патологоанатома. Суит утверждает, что его дочь убили.

Айзенменгер посмотрел на Елену, и их взгляды встретились. В общем-то, такое развитие событий Айзенменгера вполне устраивало, если бы ему не пришлось гадать, какой именно смысл вкладывает в свои слова Елена.

– Но это лишь подозрения, ведь на самом деле ее не убили?

– Суит утверждает, что убили. Он в этом уверен.

– Он что, сумасшедший?

Елена ответила медленно, старательно подбирая слова:

– Нет, он не сумасшедший, пожалуй, правильнее назвать его одержимым.

– Ну и кто, по словам этого одержимого, убил его дочь?

– «Пел-Эбштейн-Фармасьютикалс».

Это было даже не смешно, а просто смехотворно.

– «ПЭФ»? Ты хочешь сказать, что девушка умерла от аллергии на один из их препаратов?

– Не совсем так. – Елена сделала небольшой глоток кофе, едва коснувшись губами края кружки. Это позволило ей собраться с мыслями. – Вот.

Она достала из сумочки миниатюрный диктофон и, положив его на середину стола, воровато оглянулась, словно боялась, что их разговор могут подслушать.

– Надеюсь, это не привлечет ненужного внимания, – пробормотала она и нажала на «пуск».

Заинтригованный Айзенменгер всем корпусом подался вперед, стремясь ничего не упустить, но диктофон издавал лишь шипящие и булькающие звуки, в которых доктор не сразу распознал чье-то дыхание. Качество записи было таким отвратительным, как будто ее сделали в брюхе кита. Тем не менее в одном из промежутков между бульканьем и гортанным журчанием Айзенменгер совершенно отчетливо услышал слово «помоги».

Он так удивился, услышав хоть что-то членораздельное, что поднял глаза на Елену. Та напряженно смотрела на него, и Айзенменгеру показалось, что она вот-вот расплачется. Голос, доносившийся из диктофона, лишь отдаленно напоминал человеческий, скорее его можно было назвать голосом зомби. И что значило это «помоги»?

Несколько секунд спустя голос зазвучал вновь: «Пожалуйста, помоги… мне…» В голосе, доносившемся из диктофона, слышалась агония, и даже бездушная техника не могла этого скрыть. Диктофон послушно воспроизводил голос, голос какого-то чудовища, монстра, порожденного мукой. Человеческое воображение не способно представить такую муку и такую боль, но, чтобы понять всю глубину страданий, испытываемых неведомым существом, достаточно было просто услышать этот голос. В нем было все.

«Сью… Сью?»

Воспроизведенное диктофоном имя напомнило о человеческой природе этого создания. Внезапно Айзенменгер услышал в этих словах голос живого человека, и от этого ему окончательно стало не по себе. Он-то думал, что ужаснее этого не может быть ничего, но записанная на пленку речь сменилась всхлипываниями, порожденными еще большим страданием, словно сам сатана вытягивал из несчастного создания жилы. И потом снова: «Они все врали, Сью… Это Протей… Это должен быть Протей…»

Еще один вздох, и запись окончилась. Айзенменгер поймал себя на том, что ощутил в этот момент облегчение и покой, каких никогда не испытывал прежде.

Откинувшись на спинку кресла, он посмотрел на Елену и, увидев слезы в ее глазах, внезапно подумал, что и сам готов расплакаться.

Ресторан наполнял обычный для этого места гомон; если кто-то и подслушивал их разговор, то ничем себя не выдал.

Всю обратную дорогу Айзенменгер молчал, пытаясь разобраться в собственных чувствах; сидевшая рядом с ним Елена также не произнесла ни слова, полностью отдавшись охватившей ее грусти. Ночь была спокойной, но темной: луны видно не было, хотя звезды пробивались кое-где сквозь рваные облака. Похолодало. После того как Елена, выключив диктофон, убрала его в сумочку, она практически не притронулась к кофе и теперь тщетно пыталась согреться. Айзенменгер тоже зябко поеживался – страшные слова и исполненное надрывной боли дыхание все не шли у него из головы. Казалось, этот жуткий голос словно окутал доктора и его спутницу невидимым черным покрывалом. Айзенменгер следил за дорогой, а в его сознании все звучал странный голос – голос, переполненный нечеловеческим страданием.