Режи Дескотт - Обскура

Она едва слышно всхлипнула, и тело ее вновь затряслось в беззвучных рыданиях. Она слишком долго хранила все это в себе, и в эту ночь наконец прорвались все шлюзы. Жерар несколько раз наблюдал такой эффект во время сеансов гипноза, на которых присутствовал во время стажировки у профессора Шарко.

— Мы были так близки, Люсьен и я… Он обращался со мной как с сестрой, причем даже не старшей, а скорее младшей… — добавила она с неожиданным смешком. — Мне бы не следовало, конечно, этого допускать… Но мы были одни…

Жерар откинулся на спинку стула, чтобы его лицо оказалось в тени. Теперь он лучше понимал причины умственного расстройства пациентки, но у него было ощущение, что он слышит такие вещи, которые для него совсем не предназначены, более того, могут навлечь на него неприятности. В конце концов, он был всего лишь начинающим психиатром, а еще недавно — судовым врачом, и легко мог потерять свое нынешнее место. Он все еще зависел от какой-нибудь мадам Ламбер или даже от этого садиста Ренара, который конечно же возненавидел его за собственное унижение и при первом удобном случае постарается от него избавиться. Поэтому большую часть того, что поведает Нелли Фавр, ему придется позабыть.

— Я слишком много для него делала, слишком его опекала, — продолжала она, не догадываясь о той пытке, которую приходится терпеть ее слушателю. Еще одно воспоминание, слишком долго хранимое в тайне?.. — Я должна была отдавать себе в этом отчет еще тогда, но я ничего не замечала… Это тоже было страшным унижением для него. Ни за что на свете он бы мне в этом не признался… Это открылось при первом же его визите в дом терпимости… Я узнала об этом случайно… Этого было достаточно, чтобы заподозрить в нем наличие какого-то… расстройства, — стыдливым тоном сказала она в добавление. — И с тех пор… то есть…

Жерар слегка кашлянул. Он готов был все отдать, чтобы уклониться от пристального, напряженного взгляда пациентки. Пора было положить конец ее откровениям. Он даже не знал, сможет ли передать все это Бланшу.

— Вам лучше лечь спать, иначе завтра вы будете чувствовать себя разбитой, — мягко сказал он.

Кажется, в ее глазах промелькнуло нечто похожее на стыд. Так бывало порой с пациентами после излишней откровенности — как правило, когда они вспоминали те странные выходки, на которые толкала их болезнь. Нелли поднялась следом за Жераром, который одной рукой взял лампу, а другой подхватил пациентку под локоть и довел ее до кровати.

Когда он был уже у порога, Нелли, улегшаяся в постель, нерешительно окликнула его:

— Доктор?..

Он повернулся, и свет лампы, которую он держал в левой руке, упал на его лицо, ослепив Жерара на мгновение.

— Мой сын и мухи не обидит, — прошелестел слабый голос Нелли Фавр из темноты.

Шесть часов вечера. С момента его ареста по выходе из заведения мамаши Брабант на улице Божоле Жан провел в камере предварительного заключения около восемнадцати часов, оставаясь в полном неведении относительно своей дальнейшей участи.

За это время он сотни раз успел вообразить себя на гильотине, а Сибиллу — привязанной к креслу напротив угольной печи, задыхающейся, испытывающей мучительные страдания, столь подробно описанные в труде Мореля.

Всеми силами он пытался убедить Нозю, что тот идет по ложному следу. Но инспектор не хотел ничего слышать. Когда Жан снова упомянул о Марселине Ферро, Нозю ответил, что, поскольку нет никаких доказательств ее вины, они не имеют права ее арестовать. Затем Жана отвели в тесную камеру, пропахшую рвотой и мочой. Теперь у него было в избытке времени, чтобы подумать о своем потерянном счастье и о своей ответственности за эту потерю. Об исчезновении Сибиллы. О своем слепом увлечении этой Обскурой, за которой он послушно, как теленок, отправился в «Фоли-Бержер», забыв о премьерном спектакле Сибиллы. О своей вине. Если бы он не попал в сети Обскуры, ничего бы не случилось… Обскура, столь презренная, в своем кокетливом интерьере, цепляющаяся за этот жалкий комфорт, который дает ясное представление о ее натуре… Обскура, к которой он все еще испытывал горькую страсть, после их единственного поцелуя… Но в то же время он сознавал, что потерял свой семейный рай, погнавшись за иллюзией.

Потом он вспомнил про Анжа, юного взломщика, который, возможно, окончит свои дни на эшафоте. Но сейчас он сам был гораздо более близок к такому исходу. Анж…

Хотя, возможно, его и оправдают — если Сибиллу найдут мертвой, пока он сидит в этой клетке! И тогда получится, что Сибилла спасет его ценой своей гибели — в чем он же и будет виноват! Но будет уже поздно что-то изменить, и ему придется оплакивать ее всю оставшуюся жизнь…

В пять часов явился полицейский сержант, который отвел его в кабинет Нозю. Инспектор встал из-за стола и, сунув руки в карманы, объявил:

— Вы свободны.

Матильду Лантье удалось разыскать, и она подтвердила показания Жана. Нозю подбородком указал ему на его медицинскую сумку, которая все это время так и простояла на полу. Когда Жан подхватил ее, привычное ощущение истертой кожаной ручки в руке его немного утешило. При этом прикосновении он словно заново обрел себя и свое утраченное достоинство. Ему хотелось бы побольше узнать о Матильде Лантье. Но поистине чудом нужно было счесть тот факт, что она все еще оставалась жива. Как и то, что она не была под воздействием морфия и могла отвечать на вопросы.

— Однако мы будем держать вас под наблюдением, — добавил полицейский, вновь перейдя на «вы». — Считайте, вам очень повезло, что мы поверили на слово такой девице, как эта.

Жан не стал спорить. Он все еще с трудом мог поверить в счастливую перемену судьбы, поэтому едва обратил внимание на презрительный тон, каким инспектор произнес последние слова. Тем более что речь шла о Миньоне, неспособной отклонить авансы первого встречного, несмотря на тот кошмар, что скрывался между ее бедер, и побои, которыми незадачливый ухажер ее осыпал, стоило ему это обнаружить.

Оказавшись на набережной, он продолжал оставаться в растерянности, не зная толком, как ему распорядиться своей вновь обретенной свободой, и продолжая в то же время надеяться, что Сибилла все еще жива.

Но у него не было никакой зацепки, которая помогла бы ее отыскать. И нынешняя свобода в сочетании с полной беспомощностью была совершенно невыносима.

У него не хватило духа отправиться на работу. Впервые его не подбодрила, а, напротив, обескуражила мысль о ждущих его пациентах. Он чувствовал, что не в силах сегодня выдержать их нескончаемую вереницу. Так что они будут ждать напрасно… Что ж, тем хуже для его репутации. Сейчас у него были заботы гораздо важнее.