Режи Дескотт - Обскура

Жан направился домой. Оставив позади Нотр-Дам, он шел вдоль Сены до Нового моста, потом перешел с острова Ситэ на левый берег. Солнце стояло еще высоко и слепило его, когда он поднимал голову. По реке скользили баржи и небольшие пароходы, оставляя за собой расходящиеся волны, в которых играли солнечные блики. Из труб суден поднимались завитки дыма, которые ветер относил на восток. Но Жан лишь рассеянно скользил взглядом по этой картине, не в силах полностью оторваться от своих размышлений.

Наконец он дошел до отцовского магазина и хотел было, не заходя туда, сразу подняться к себе, но, когда он машинально взглянул сквозь витрину, его внимание привлек знакомый силуэт. Жерар! Что он здесь делает? Жан толкнул дверь. Звон колокольчика возвестил о его прибытии. Отец и Жерар одновременно обернулись. Первый выглядел усталым, второй — озабоченным.

— Нам нужно поговорить, — объявил гигант.

— Где ты был? — почти в тот же момент взволнованно произнес Корбель-старший.

Жан заколебался, стоит ли отвечать. Однако не сказать ничего означало лишь усугубить отцовские страхи.

— Меня задержали в полиции. Папа, я позже все объясню. — Он посмотрел на Жерара и предложил: — Давай поднимемся ко мне.

Жерар проследовал за ним к мастерской, а оттуда — к двери, открывавшейся на лестницу. Когда они поднимались, Жан заметил у приятеля под мышкой книгу в зеленом матерчатом переплете.

Жан повернул ключ в замочной скважине и отворил дверь, пропуская Жерара вперед. Он почувствовал, что его друг пребывает в сильном напряжении.

Вид собственного жилища мог бы хоть немного примирить его с трудностями существования, особенно после многочасового пребывания в камере, но все здесь слишком напоминало о Сибилле. Жан поставил в прихожей сумку, швырнул котелок в кресло через всю комнату и распахнул окно, выходящее на набережную. Даже вид Лувра не мог его утешить. Присутствие Жерара действовало на нервы, словно лишнее подтверждение его вины. Жан спрашивал себя, зачем его другу понадобилось проделать путь через весь город с этой книгой под мышкой.

— Мне кажется, я знаю, кто убийца, — внезапно сказал Жерар, словно отвечая на его немой вопрос. И поскольку Жан, оцепеневший от изумления, никак не отреагировал, он добавил: — Я говорю о человеке, который похитил Сибиллу.

Жан резко обернулся. Гигант стоял посреди гостиной, дыша тяжело и размеренно. Жан почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от лица. Возможно ли, что Жерар действительно это узнал? Во всяком случае, он выглядел серьезным, как никогда.

— Что ты такое говоришь?!

— Я не уверен полностью. К тому же Бланш против меня. Я говорил с ним об этом, но он ничего не хочет слушать.

Жан ничего не понимал.

— Помнишь, я рассказывал о своей пациентке? Она считает себя лошадью и боится, что ее отправят к живодеру…

Да, об этой пациентке Жерар с гордостью поведал еще в первую их встречу после долгой разлуки… Жан и сам мельком видел ее в клинике, когда она пыталась избежать сеанса гидротерапии. Но он не понимал, какая связь существует между нею и убийцей.

— Прежде чем я буду рассказывать дальше, я хочу, чтобы ты кое-что прочитал.

Жерар подошел к нему и открыл книгу в том месте, где лежала закладка.

— Что за книга?

— «Медико-философский трактат о психических расстройствах» Филиппа Пинеля.

Жан мельком подумал о том, уж не сходит ли с ума он сам. Конечно, он слышал о Пинеле, психиатре, который среди прочего прославился тем, что настоял на освобождении умалишенных от цепей в конце XV века. Он первым потребовал, чтобы с душевнобольными обращались как с людьми, а не как с дикими животными в зоологическом саду. Но почему вдруг Жерар вспомнил о нем сейчас?

— Это обязательно читать? — на всякий случай спросил Жан.

— Это описание параноидной мании, включающей в себя манию убийства, — ответил Жерар. — Очень познавательно.

Жан взял книгу. Привычный к трактатам такого рода, он скользил глазами по строчкам, мысленно отмечая отрывки, вызывающие эхо в его сознании:

«Единственный сын, воспитанный слабой и снисходительной матерью… дурные склонности возросли и укрепились с возрастом… унаследованное крупное состояние окончательно устранило все преграды растущим желаниям… Когда какое-то домашнее животное, будь то собака, лошадь или овца, чем-то вызывало его досаду, он приказывал его убить…»

Жан поднял глаза на своего друга. Тот выглядел торжествующим, словно алхимик, нашедший наконец философский камень. Жан снова погрузился в трактат Пинеля в поисках хоть какого-то намека, который подсказал бы ему, о чем идет речь.

«…став во взрослом возрасте полноправным обладателем громадного состояния, он распоряжался им весьма здраво, исполнял все свои обязанности перед обществом и даже прославился благотворительностью… Однажды, разозлившись на женщину, которая сказала ему какую-то грубость, он швырнул ее в колодец…»

Он снова поднял голову. Жерар смотрел на него горящими глазами.

— Что все этот значит? — спросил Жан. — Что ты пытаешься мне сказать?

— Ты прочел это — «обладатель громадного состояния», «прославился благотворительностью»?.. — спросил в свою очередь Жерар, забирая у него книгу. И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Это описание в точности подходит для сына моей пациентки, Люсьена Фавра, которого ты видел в клинике. Этот меценат участвовал в финансировании госпиталя Сен-Луи и теперь собирается строить на свои деньги сиротский приют. В помутненном сознании его матери именно он — тот самый живодер, которого она боится. Он убил ее лошадь выстрелом из пистолета. Незадолго до того он нарисовал конный портрет своей дорогой матушки — у него вдобавок ко всему были амбиции художника, — но его учитель живописи посмеялся над его творением. Ну? Ты уже догадываешься?

— Но откуда ты об этом узнал?

— От нее самой.

— Но… ты сказал, что Бланш ничего не захотел слушать… — пробормотал Жан, пытаясь унять охватившее его смятение. Он был совершенно оглушен этими неожиданными сведениями, свалившимися как снег на голову. История с портретом была примечательна. Но Люсьен Фавр, один из наиболее известных парижских богачей… Все это казалось почти невероятным. Однако гипотеза Жерара оживила его самые безумные надежды. Жан чувствовал, что его мозг буквально пылает.

Жерар сделал резкий жест, словно отбрасывая неприятное воспоминание:

— Он меня выслушал. Но в конце концов разговор зашел в тупик. Перед тем как меня выпроводить, Бланш снова вернулся к своей излюбленной теории о вырождении, прогрессирующем из поколения в поколение.

— И что это значит?

— Человек, у которого наличествуют признаки вырождения, может стать великим ученым, великим деятелем искусства, отличным администратором, но неизбежно обнаружит глубокие нарушения морального порядка. Он будет использовать свои выдающиеся способности как на благие цели, так и на удовлетворение своих наиболее порочных склонностей. Обычно в связи с этим вспоминают безумных ученых, особо изощренных преступников или знаменитых проституток. И среди них — лишь ничтожное меньшинство поистине великих людей. Бланш просто упивался всеми этими теориями, пока наконец не вспомнил, о чем идет речь в данный момент. — Жерар слабо улыбнулся. — Тогда он выразил возмущение, что кто-то может подозревать в неблаговидных делах Люсьена Фавра, и в конце концов спросил, упоминала ли вообще Нелли Фавр имя Эдуара Мане. Видимо, он вел к тому, что утверждения моей пациентки, скорее всего, результат душевного расстройства… Мне ничего не оставалось, как убраться подобру-поздорову, — с горечью заключил он.