Кристиан Мёрк - Пёсий остров

Якоб старается говорить спокойно. Но в комнате его как будто не слышат. Руки Гектора пытаются высвободиться из-под клейкой ленты. Белый бинт вокруг его щиколотки темнеет, и что-то течет по ноге.

— Скажи мне, Ханнес Цвингли, — дразнится Штурман, листая паспорт Гектора и морщась под воротником кофты. — Как там лыжный курорт в… например, в Гольдау? Куда лучше отвезти жену и детей?

Его зрачки горят как угольки, превращая бронзовые тени в смоль. Он не ждет ответа. Он хочет унизить Гектора. Он хочет, чтобы его уважали.

— Голова болит, — жалуется Гектор. — Что было в этом…

— Ты даже не помнишь, из какого города ты предположительно родом, не так ли? — допытывается он, моргая. — Кто ты, демон? Или божий ангел смерти? Тебя послали сюда наказать меня за то, что я сделал?

— Что ты сделал? — спрашивает Якоб, ощущая дыхание смерти, рыскающей поблизости. Он вспоминает чувство, охватившее его в самолете. Эхо. Призраки.

— Расскажи мне, Питер.

Гектор роняет голову на грудь. Он пытается ее снова поднять, но не может.

— Мне нехорошо, — говорит он.

Глаза Штурмана блестят. Он качает головой, как будто прислушиваясь к кому-то невидимому, и жестокость в них тускнеет. Теперь через край паспорта смотрит испуганный мальчик.

— Или ты капитан Петреус? — шепчет он Гектору, пятясь к стене.

— Кто такой Петреус? — не успокаивается Якоб, пододвигаясь поближе к пистолету, лежащему перед стариком. Еще несколько секунд. Пусть говорит дальше. — Это твой друг?

Изменчивые пески в сознании короля в один миг отступают, и он снова чувствует запах ухоженных роз, соединяющих его прошлое с настоящим всех присутствующих. Он поднимает взгляд и хватает пистолет раньше, чем Якоб успевает положить на него руку.

— А ты, — говорит он, указывая на Якоба пистолетом в ничуть не дрожащей руке, — получил любовную записку, верно? — Штурман поворачивается к Селесте и одаривает ее полным презрения взглядом. — От своей подружки?

Якоб чувствует, как страх покидает его. Если Авраам и сидит на его плече, шепча очередное бессмысленное предупреждение, то Якоб его не слышит. Разбитый локоть тоже молчит, и Якоб дышит спокойно, думая о Лоре. Может быть, мы скоро увидимся, любимая, думает он, гадая, почувствует ли боль. Он столько раз уворачивался от смерти, что она перестала его впечатлять.

— Люди беспокоятся о Селесте и Эмерсоне, Питер, — говорит Якоб, подходя так близко к Штурману, что видит засохшую кровь, где тот порезался во время бритья. — И о Памеле тоже. Я пришел за ними. Давай поговорим про Памелу, Питер. Давай?

— Не слушай его! — кричит Эмерсон и сбивает Якоба с ног, не дожидаясь приказа. Он заносит пустую бутылку из-под вина, чтобы ударить его еще раз. На его сожженных солнцем щеках горят слезы.

— Ты пришел забрать мою семью! — негодует Штурман. Его подбородок начинает дрожать, и он взводит курок на пистолете. — Как ты можешь… Почему люди так жестоки?

— Ударить его снова, Питер? — спрашивает Эмерсон, чьи слезы сами не знают, высыхать или продолжать литься. Потому что их хозяин в таком же смятении.

— Сперва положи паспорт, куда следует, — велит Штурман. Он смотрит в абсолютной тишине, как Эмерсон открывает сундук в углу, аккуратно кладет внутрь фальшивый документ Гектора и тщательно запирает сундук. Дыхание Гектора становится прерывистым.

— Взлетное поле, — произносит Якоб, потирая голову и пытаясь подняться. — Вы ее где-то там держите, да? Мы слышали крик.

— Я ничего не слышал, — бормочет Гектор, стараясь удержать язык во рту. Он смотрит на пистолет в руках Штурмана. Его зрачки огромны, как монеты. — Горло… Я начинаю… Можно мне воды?

— Взлетное поле, Питер, — продолжает Якоб, позволяя злобе разогреть ушиб за ухом и пересилить боль. — Ты ее держишь где-то под землей. Если будет сильный дождь, она там скоро утонет. Ты об этом подумал? Я не хочу забирать твою семью. Ты сам их убиваешь, одного за другим, не так ли? Тебе не обязательно это делать. Давай я помогу тебе.

Такой наглости в присутствии единовластного короля Пёсьего острова не позволял себе никто. Даже те, кто знал, что им предстоит умереть. Даже фонари перестают трещать и висят в полном молчании, ожидая, как король отнесется к оскорблению Якоба. Селеста сжимает кулаки. Ее губы сжаты так плотно, что кажется, будто ее рот кто-то нарисовал карандашом.

Штурман потирает лоб, как будто пытаясь что-то вспомнить. Никто в комнате не знает, что пески пустыни снова наступают на его измученный разум, накрывая ароматные цветы, которые он взращивал целую жизнь. Он моргает. Улыбается. И снова смотрит глазами двенадцатилетнего.

— Я пойду спать, — заявляет король, царапая кольцами пистолет и отправляясь в заднюю комнату. — Ты позаботишься о них, мой мальчик?

— Не волнуйся, Питер, — обещает Эмерсон, уставившись на Якоба и бесчувственного Гектора безжалостным взглядом. Он ждет, когда хозяин закроет за собой дверь, и только потом сходит с места. Селеста, не спрашивая разрешения, кладет руку на голову Якоба и вздыхает с облегчением. Затем она смотрит на зятя и хочет сделать что-то, чего не посмела бы за все время, что они находятся здесь.

— Сядь, — приказывает Эмерсон Якобу усталым голосом и открывает секретер с ракушками и наручными часами. Он что-то ищет в верхнем ящике.

— Если хочешь убить меня, хотя бы сделай это молча, — говорит Якоб. — Ты меня бесишь своим мушкетерством, понимаешь? У него заложница, я в курсе. Ты думаешь, я ничего не знаю?

Эмерсон поворачивается, обеими руками держа что-то черное и блестящее.

Вспышка — и Якоб закрывает лицо рукой. Еще одна вспышка, затем какой-то шум, затем рыжий поворачивается и закрывает ящик. Когда зрение Якоба проясняется, он видит, что Эмерсон размахивает руками, как будто обжегся. В каждой руке он держит по белому прямоугольнику и машет ими, как крохотными крыльями. Затем он останавливается и смотрит на полароидные снимки.

На одном Якоб, на другом Гектор.

Неловкость, от которой Якоб только избавился, снова наполняет воздух как грязная река. Эмерсон тянется к веслу над туалетным столиком и приклеивает два новых снимка туда, к выцветшим. Даже издалека Якоб может различить контур на том снимке, который оказывается рядом с его. Это женщина в красной рубашке. Ее рот открыт, ее глаза глядят удивленно. Видимо, это было недавно. Но ее время в тот момент истекло.

— Она была жива или мертва, когда ее сфотографировали? — спрашивает Якоб.

— Не знаю, — равнодушно отвечает Эмерсон. — Меня тогда здесь не было.

— Скольких он убил?

Но Эмерсон отворачивается, прикусив губу. Многих. Слишком многих.

Якоб пытается подсчитать снимки, но сбивается на пятнадцатом.

— Хочешь, чтобы ты и твоя семья украсили это весло? — спрашивает он. — Или предпочтешь как-то с этим разобраться?