Хуан Марторель - Маска майя

Балам, находясь в теле животного, реагировал так же, как если бы он был сейчас в человеческом обличье: комок подступил к горлу, а по жилам разлилось пламя. «Никте можно сравнить лишь с богиней, причем самой красивой из них», — подумал юноша. Ее формы были словно высечены из камня, настолько упругими казались ее бедра и груди, подтянутые, дерзко направленные вперед.

В это время девушка повернулась в том направлении, где находился спрятавшийся ягуар, и стала смотреть на заросли, как будто догадывалась о его присутствии. Балам лежал без движения, зная, что его силуэт неразличим на фоне сельвы, и воспользовался этими мгновениями, чтобы запечатлеть в своей памяти образ ее совершенного тела. Ужасный позыв сотряс его плоть, и ему пришлось сдержать животный вой, стремящийся вырваться из его глотки.

Наконец принцесса отвернулась и направилась к лагуне. Несколько мгновений спустя она уже полностью вошла в воду, так что видна была только ее голова. Снова пение послышалось из ее уст и, казалось, заколдовало все вокруг. Это была другая песня, более тихая, с оттенком тоски и меланхолии. Служанка присоединилась к госпоже, хотя ее голос был более низким, почти монотонным, как хорошо отрепетированный аккомпанемент.

Балам понял, что он здесь лишний, что он вторгается в очень личные переживания и что он опротивел бы Никте, если бы она когда-нибудь об этом узнала. Пристыженный, он с неохотой молча покинул свое укрытие и вначале медленно, а потом все быстрее побежал прочь.

Вскоре его бег стал стремительным; он мчался через сельву, словно целая свора демонов преследовала его. Без сомнения, животные, которые его видели или слышали, удивлялись тому, что ягуар производит столько шума, выдавая свое присутствие.

В конце концов Балам почувствовал усталость, чего он и добивался, и заметил, как все его тело расслабилось. Он двигался все медленнее, пока не остановился совсем. Он присел на четырех лапах и поднял голову в поисках просвета среди деревьев, который бы позволил ему увидеть небо.

И тогда сдавленный вой, более не сдерживаемый, вырвался из его глотки и устремился ввысь. Это был голос предков сельвы, который понимали все ее обитатели, это были разрывающие душу стенания самца, тоскующего по своей самке.

Древний город майя Уашактун, 2001 год

В то утро у Николь появилось то же ощущение, которое возникло, если верить тому, что она читала, еще учась в колледже, у Говарда Картера, когда он смотрел в отверстие, проделанное в последней стене гробницы и открывающее доступ к саркофагу Тутанхамона. «Я вижу чудесные вещи», — сказал Картер, когда взволнованный лорд Карнарвон спросил его, что находится за стеной.

Это было чувство археолога, которому удалось приблизиться к прошлому и попасть туда, где еще не ступала ничья нога. К прошлому, которое осталось нетронутым и готовым раскрыть свои секреты по прошествии веков.

Уашактун, Восемь Камней, представлял собой большую площадь с маленькой центральной пирамидой, к востоку от которой были расположены три здания. Сюда их привело загадочное послание, оставленное 1400 лет назад в чудом сохранившемся маленьком храме.

Но Николь терзало сомнение, не дававшее покоя им всем вот уже три дня, с тех пор как они наконец поверили в то, что сумели расшифровать древнюю загадку. Это был страх провала — а вдруг за сломанной стеной окажется еще одна пустая комната?

Николь совершенно не выспалась предыдущей ночью, несмотря на то что впервые за несколько дней у нее были кровать и крыша над головой. Они провели ее в Тикале, куда прибыли под вечер. Еще было достаточно светло, словно бы для того, чтобы огромная площадь со своими пирамидами близнецами, акрополем на севере и королевским дворцом на юге поразила девушку. Жан наверняка заметил ее чувства или ощущал то же самое: рука жениха опустилась на руку Николь и слегка сжала ее, хотя он не сказал ни слова.

В Тикале они спали в бунгало, стоящих рядом с развалинами. В них размещались люди, работавшие в Национальном парке и обслуживавшие туристов, каждый год приезжавших в этот великий город майя. Николь и Жан вышли, чтобы прогуляться до ужина, и снова были поражены ощущением полноты жизни, охватившим их в этом уникальном месте. Сельва походила на мать, любящую и властную одновременно, которая делала своим все, что соприкасалось с ней.

После ужина они сразу ушли. Остальные остались сидеть за большим столом, разговаривая о том, что им предстояло сделать на следующий день, но Николь сказала, что хочет пораньше лечь спать, и Жан поднялся с ней. Было видно, что оба устали и что их тела умоляли об отдыхе, но, кроме того, каждый из них страстно желал оказаться в объятиях другого и воспользоваться короткими мгновениями близости, в которой они отказывали себе в последние дни. Разумеется, все промолчали, но, возможно, их товарищи по экспедиции осознавали, каковы их истинные желания, даже больше, чем они сами. Хулио Ривера улыбнулся им понимающей улыбкой, в то время как Аугусто Фабрисио посмотрел на них искрящимися глазами, приглаживая усы. Ги Лаланд, казалось, ушел в себя, глядя в стакан рома, но, когда Николь и Жан ушли, тихо пробормотал:

— C’est l’amour. [45]

На следующий день рано утром они отправились в Уашактун, и теперь Николь находилась на вершине пирамиды Солнца, наблюдая за тем, как ее товарищи работают на разных участках площади. Был почти полдень, стояла жара, которую, правда, никто не замечал из-за чувств, переполнявших каждого.

Ги стоял у основания пирамиды, глядя через теодолит, установленный на треноге. Аппарат был выставлен на одной линии с самой крайней оконечностью здания, расположенного слева от тех трех, что виднелись к востоку от пирамиды. Николь пыталась представить себе солнце, появляющееся здесь 22 июня, а потом величественно поднимающееся над огромным миром сельвы. «Хорошо, если нет облаков», — подумала она, пожимая плечами, а потом вспомнила, что летнее солнцестояние приходится на сезон дождей.

Все по очереди посмотрели через теодолит, и вердикт был единогласным: как минимум три стелы появлялись на горизонте и, следовательно, каждая из них могла быть той, которую они искали. Одна стела стояла в самом центре, но, как указал Хулио Ривера, тут все зависело от расположения треноги.

После этого они снова отладили аппарат и сместились с ним до крайней южной точки самого южного из трех зданий. За день до этого Ривера запросил в Университете Мехико точное склонение Венеры в самой северной точке ее нахождения, и его сообщили с точностью до минут и секунд. Но когда они выставили теодолит, ощущение, которое у них появилось, было сравнимо с холодным душем: ни одна из стел не фиксировалась в этом положении. Разочарование Ги Лаланда было очевидным, Аугусто Фабрисио вырывал волоски из усов, и лишь Хулио Ривера старался не выказывать никаких эмоций. Николь и Жан посмотрели друг на друга и незаметно пожали плечами.