Тесс Герритсен - Свидетель

– К сожалению, нет. – Мило встряхнул бачок с проявителем. – Я всего лишь продолжаю старый семейный бизнес.

– Что за бизнес?

– Обувь. Мы импортируем кожу. Итальянскую, бразильскую, крокодиловую. В общем, всякую. – Он кивнул на фотографии. – Вот так я и снимаю. Когда езжу за кожей. Я – эксперт по женским ножкам.

– Ради этого, – вставил Виктор, – он и провел четыре года в Стэнфорде.

– А почему бы и нет? Вполне подходящее место для изучения чудных ножек прекрасного пола. – Зазвонил таймер. Мило слил проявитель, вынул пленку и повесил сушиться. – Вообще-то, – сказал он, рассматривая негативы, – я всего лишь исполнил последнюю волю отца. Он очень хотел, чтобы его сын закончил Стэнфорд и получил степень. А я хотел провести четыре года в бесконечных вечеринках. Так что наши желания исполнились. – Мило с грустью посмотрел на фотографии и со вздохом добавил: – Жаль, но о последующих годах такого не скажешь.

– Почему? – поинтересовалась Кэти.

– Потому что с вечеринками пришлось давно распрощаться. Надо зарабатывать. Никогда не думал, что жизнь сведется вот к этому. Куда только все ушло, а, Герш? Что с нами стало? Мы растеряли весь потенциал. Все мы – Бах, Олли, Роджер. «Олд тьюнере» встали в общую шеренгу. Теперь мы все маршируем под унылую дробь барабана. – Мило снова вздохнул и посмотрел на Виктора. – Ты можешь разобрать что-нибудь на этих негативах?

Виктор покачал головой:

– Нет. Нужны отпечатки.

Мило кивнул и выключил свет, оставив только красную лампу.

– Как вам угодно.

Наблюдая за тем, как старый друг готовит фотобумагу, Виктор спросил:

– А как другие ребята? Что с ними? Где они?

Мило щелкнул кнопкой фотоувеличителя.

– Роджер – вице-президент какого-то международного банка в Токио. Шелковые костюмы и галстуки и все такое. Ушел в дело с головой. У Баха фирма в Сан-Хосе. Занимается электроникой.

– А Олли?

– Олли? А что Олли? – Мило опустил в ванночку первый отпечаток. – По-прежнему не вылезает из своей лаборатории в медицинской школе Стэнфорда. Подозреваю, там и ночует. Не удивлюсь, если у него в подвале есть какая-то тайная комната, где он держит на цепи своего ассистента Игоря.

– Вот с кем мне надо встретиться, – сказала Кэти.

– О, ты ему понравишься, – рассмеялся Виктор, погладив ее по плечу. – Бедняга, наверное, уже забыл, как выглядит женщина.

Мило перенес отпечаток в следующую ванночку.

– Да, кто как, а старина Олли остался прежним. Ничуть не изменился. Все такой же полуночник и по-прежнему играет на кларнете. А как ты, Герш? Еще берешь в руки саксофон?

– Давно не играл. Наверное, несколько месяцев.

– Соседям повезло.

– Почему тебя так называли? – спросила Кэти.

– Потому, – ответил Мило, заряжая следующие кадры, – что он твердо верит, будто музыка Джорджа Гершвина покоряет женские сердца. Это ведь после «Кто-то охраняет меня» Лили согласилась… – Он вдруг осекся и сочувственно посмотрел на друга.

– Ты прав, – тихо сказал Виктор. – Именно после «Кто-то охраняет меня» Лили согласилась выйти за меня замуж.

Мило покачал головой:

– Извини. Все время забываю, что ее уже нет.

– Да, ее уже нет, – сухо заметил Виктор. – А нам нужно думать о другом.

– Да. – Мило вооружился пинцетом, повернулся к ванночке с проявленными отпечатками и, осторожно выудив их из закрепителя, повесил сушиться на протянутую через комнату бечевку. – Итак, Герш, расскажи-ка, что такого важного на этой пленке и почему из-за нее убивают.

Он включил свет.

Несколько секунд Виктор молчал, озадаченно рассматривая пять мокрых отпечатков. Кэти, как ни смотрела, видела только группы чисел и букв, записанные к тому же почти неразборчивым почерком. Для нее эта информация была китайской грамотой.

– М-да, – хмыкнул Мило. – Теперь я все понял.

Пробежав взглядом первую страницу, Виктор перешел ко второй, потом задержался у пятой с колонкой чисел из двадцати семи пунктов. Каждое число, как можно было предположить, обозначало дату, за которой шли четыре повторяющиеся буквы: ИСКЛ.

– И что все это значит? – спросила Кэти.

Виктор повернулся, и ее поразили его глаза – холодные, застывшие.

– Нужно позвонить Олли, – негромко сказал он.

– Сегодня? Прямо сейчас? – удивился Мило. – Но в чем дело?

– Судя по всему, они не ограничились только лабораторными экспериментами. Пробирки и чашки Петри их не устраивают. Они выходят на клинические испытания. – Виктор постучал пальцем по последней странице. – Здесь речь идет об обезьянах. Каждую инфицировали новым вирусом. Искусственно созданным вирусом. И в каждом случае результат одинаков.

– Ты имеешь в виду вот это? – Мило указал на колонку с датами. – ИСКЛ?

– Да. ИСКЛ. – сокращение от «Исключен». Они все умерли.

Сидя на скамеечке в зале автовокзала Пало-Альто, Сэм Половски пытался найти ответ на свой же вопрос: «Если бы я хотел исчезнуть, что бы я сделал?» Наблюдая за пассажирами, выходящими из автобуса, только что прибывшего из Сан-Хосе, он отметил, что почти у каждого на ногах походные ботинки «Биркенсток» и рюкзак за спиной. Скорее всего, студенты, приехавшие из Стэнфорда на рождественские каникулы. Странно, что люди, имеющие возможность оплатить учебу в дорогущем университете, не желают раскошелиться на приличные джинсы. Или, если уж на то пошло, потратиться на парикмахерскую.

Поднимаясь, Половски машинально отряхнул пальто. Привычкой этой он обзавелся еще в молодости, когда работал в не самом благополучном и чистом районе города. Даже когда воздух был вроде бы чист, он ощущал присутствие сажи, оседавшей на любой поверхности и всегда готовой пристать к одежде, как свежая, невысохшая краска.

Позвонив в офис и попав на автоответчик Дефо, Половски сообщил, что проследил Виктора Холланда до Пало-Альто. Как-никак держать начальство в курсе дела – его служебная обязанность. Хорошо еще, что докладывать пришлось автомату, а не самому шефу.

Выйдя из здания вокзала, он неспешно направился к центру города – без определенной цели, наугад, в надежде то ли на чутье, то ли на озарение. И прилегающий к вокзалу район, и город в целом производили вполне приятное впечатление. Элегантные старые дома университетской профессуры, тихие книжные магазины, уютные кафе, где солидные бородатые люди в роговых очках вели неспешные дискуссии о Прусте, Гете и Брехте. Половски вспомнились дни своей университетской юности. Оказавшись однажды невольным свидетелем развернувшегося за соседним столиком и затянувшегося на добрый час горячего спора, он в конце концов не выдержал, вскочил и, подлетев к студентам, заорал:

– Может быть, этот ваш Брехт имел в виду это, а может быть, то! Но ответьте мне вот на какой вопрос: а что от этого, черт возьми, меняется?