Александр Каменецкий - Последний пророк

Я взглянул на монитор:

— Готово. Получите и распишитесь.

— Огромное вам спасибо! — Она снова протянула мне руку. Я собирался ее поцеловать, но все-таки пожал.

— Не за что.

— Дадите мне когда-нибудь пару уроков?

— С удовольствием. Она посмотрела на часы:

— Сейчас будет звонок. Кстати, у меня есть для вас одна идея. Насчет отдыха.

— А именно?

— Отец моего мужа владеет сетью отелей в Хаммарате. Очень симпатичное место, Средиземное море, тихо, уютно. И очень мало туристов. Вам понравится.

— Это где — Хаммарат? — С географией у меня всегда были большие проблемы.

— Северная Африка. Там пять лет назад сменилось правительство, ну, вы понимаете, возникли свои сложности. Теперь все в полном порядке, но турагентства не хотят рисковать. И совершенно напрасно. Сервис на европейском уровне, отличный климат, масса достопримечательностей. Есть на что посмотреть. Мы каждый год ездим туда отдыхать и очень довольны. Я всех знакомых агитирую за Хаммарат.

— Надо же поднимать экономику Северной Африки, — съязвил я.

— Вы напрасно так, — укоризненно возразила Ариадна Ильинична. — Я никогда не советую того, в чем сама не уверена на сто процентов. Если соберетесь, я позвоню тестю, и он вас прекрасно устроит со скидкой. Или вообще бесплатно.

— Хорошо, буду иметь в виду, — ответил я, и тут загремел звонок.

Настоящий, колокольно-пулеметный звонок, от которого дрожат стены и рвется наружу в экстазе школьная душа. Я его не слышал с незапамятных времен. Раскатистое эхо конницей пронеслось по коридорам. В нем можно было различить звон подков и шпор. Следом за тем по паркету застучали бескаблучные пятки — освободившиеся балерины сразу перешли в галоп. Дверь распахнулась, и мой зверек прямо с порога метнулся мне на шею: «Папа-а!» Маленькая, юркая, как ящерица, тяжеленькая, потная, с уже заметной округлой попкой и соломенной короткой трогательной косицей — моя дочь. Ткнулась мне в глаз мягкими губами: «Привет!»

— Соскучился, Еж?

Я ее называю Ежом. Может, и не очень хорошо для девочки, но нам обоим нравится.

— Соскучился ужасно!

— Тогда быстренько переоделся — и вперед! — с удовольствием командую я. — Сегодня у нас День исполнения желаний.

— А куда вы с папой пойдете? — педагогически тонко вставила Ариадна Ильинична.

— В зоопарк! — не задумываясь ответило дитя.

— Все, давай, жду, — сказал я и подтолкнул Машку к выходу.

— Приятно было познакомиться. — Балерина встала. — И огромное спасибо за ремонт. Передайте Татьяне Павловне, у нее замечательный муж. '

— Хорошо, передам. И осторожнее с компьютером, умоляю.

— А вы подумайте насчет Хаммарата. Там действительно очень славно. Возьмите мою визитку, позвоните, если что.

Машка, сияя, уже ждала меня в коридоре. За плечами — плюшевый рюкзачок в форме обезьянки. Мохнатая обезьяна уцепилась сзади и улыбается до ушей.

— Так что, зоопарк?

— Зоопарк, — подтвердила она, и мы вышли на улицу. Охранник помахал рукой нам вслед.

— А что случилось? — вдруг очень серьезно спросила Маша, едва лишь мы свернули в переулок. Я заглянул ей в глаза — густо-голубые, серьезные, с темными длинными ресничками. Дочка обещала расти красавицей — в мать. А ее мать я всерьез считал самой прекрасной женщиной на свете. Ха, разве это видно по моим поступкам?

— В смысле, Еж?

— Почему ты за мной зашел, а не мама?

— Потому что я, Машка, решил плюнуть на все и рвануть в отпуск. Вместе с тобой и с мамой.

— Правда?

— Правда. Чтоб у меня хвост отпал! — Моя самая страшная клятва.

— Ур-ра-аа!

Моя девочка очень непосредственно реагирует на хорошие новости. Она запрыгала на месте, размахивая руками, и завизжала так, что обернулись несколько спокойных прохожих. Я ощутил гордость за своего зверька, который растет свободным в несвободной по-прежнему стране. Естественным, как Маугли. По-моему, это здорово.

Впереди показалась пестрая будочка мороженщика. Машка-дикарка, уцепившись за мой палец, поволокла к ней папашу, как огромного несмышленого дога. Я повиновался безропотно.

— Заказывайте. — Седой нестарый дядька в фирменном переднике и колпаке походил на дореволюционного повара. На лице у него было написано добротное высшее образование.

— Так, — по-деловому заявил ребенок, оглядывая хозяйство высокообразованного дядьки. — Мне шарик клубничного с йогуртом, шарик орехового и шарик вот этого зелененького…

— Папайя, — подсказал продавец.

— И папайю. А папе… папа, что ты будешь?

— То же, что и ты.

— О'кей, тогда нам два стаканчика.

— Что надо сказать? — кисло-сладко прищурился мороженщик.

— Скорее, пожалуйста.

— Машка, не наглей, — потребовал я, доставая деньги.

— А что я такого сказала? — возмутилась она.

— Прошу. — Продавец протянул нам два вафельных конуса, поверх которых грудой лежали разноцветные снежки.

— Спасибо, — пробубнила Маша и самозабвенно впилась в мороженое.

— Сколько ей? — любовно спросил дядька.

— Восемь.

— Моей тоже восемь… Внучке, — добавил с улыбкой. — Во второй класс пойдет.

Мороженого я не ел лет сто. Почти с самого детства. Кажется, тогда оно было вкуснее и от него не ломило зубы. Старею, подумал я. Вспомнил канувшее в Лету эскимо на палочке за двадцать копеек и саму двадцатикопеечную монету — «двадцончик» мы ее называли. Помню, как рыскали около телефонных будок в поисках мелочи. Двушка, пятак, десончик, пятнарик, двадцончик, очень редко — «полташ» и совсем невозможное — железный руб. Его посчастливилось найти только мне одному, и то не на улице. Дежурный по школьному гардеробу, я иногда шарил по карманам чужих пальто. Когда выходила пописать старенькая Сталина Карповна. Жили мы с мамой бедно.

— Папа, о чем ты все время думаешь?

— Я думаю? — Мороженое медленно оплывало мне на пальцы — клубничное с йогуртом, ореховое и это, как его… папайя. — Ни о чем я не думаю.

— Нет, думаешь! — с обидой. — Ты совсем не обращаешь на меня внимания.

Я лихо подхватил моего Ежа и усадил на шею.

— Ты будешь стучать по лысине и мешать мне думать. Идет? Только не закапай меня мороженым смотри.

Мы вышли к фонтану, сотворенному гением Церетели. Бронзовые твари плескались в твердых струях пенистой воды. В чаше фонтана копошилась мелюзга. Зверек на моих плечах ожил и заерзал. Холодная капля хлопнулась о макушку. Папайя, решил я и почувствовал себя немножко верблюдом. Чувство оказалось приятным. Я послушно потопал к воде. Небо над Москвой раскалилось до прозрачной белизны.

— Пусти меня вниз, — потребовала Машка и, не дожидаясь, сама сползла на землю. Бросилась к фонтану.

В чашу набилось с десяток детей — плескались, визжали, поднимали брызги. Солнце вело по ним прицельный шквальный огонь. Мокрые тела слепили бликами. Тонкие лучи сбивали капли на лету, и они взрывались разноцветными брызгами. На парапете, поставив в воду босые ноги, лениво плавились мамаши в солнцезащитных очках, студенты и бродяги. Взлетали донцами вверх пивные бутылки, извергаясь пеной в подставленные рты классово чуждых людей. У фонтана наблюдалось всеобщее равенство.