Александр Каменецкий - Последний пророк

Вздохнув тяжко, я покосился на полированную латунную табличку с надписью «Заслуженный скульптор СССР Илья Иванович Смоктунов», позвонил. Заслуженный скульптор мне и открыл. Высокий рукастый дед-здоровяк, он поправился, обрюзг, облысел еще больше, как-то осел в землю, но все еще напоминал одно из своих творений, угловатую гранитную фигуру с грубыми и мощными простыми чертами, молотобойца. Улыбнувшись Машке, раздвинув губами тяжелую, застывшую маску лица, тесть выдавил мрачно:

— Ну, проходи, раз явился.

С большой неохотой я переступил порог. В этой многокомнатной пещере с полутемными пыльными закоулками, уставленными антикварной мебелью, с мохнатыми коврами и бронзовыми светильниками, я всегда терялся. Огромная, запущенная, полумузейного вида, я вечно туалет в ней найти не мог. Где-то в неисповедимой глубине скульпторского дома протяжно ныла медитативная музыка — наверное, Таня делала свои упражнения, боролась с тоской. Сутулый, в обвислых штанах и майке, из-под которой выбивалась густая белая щетина, Илья Иванович смерил меня недобрым взглядом:

— Что ты у нас забыл?

Прозрачно-голубые, с красными прожилками глаза уперлись в меня, прячась пулеметными гнездами в тени крепкого лба и спутавшихся мохнатых бровей. Когда старик злился, с ним было нелегко.

— Таня есть? — спросил я.

— Она тебя не звала. А я так и подавно.

— Ну не сердись, деда! — вдруг встряла Машка, теребя тестя за руку. — Пожалуйста, не сердись. Мы тебе большого рака купили в подарок. Хочешь рака?

Сами не зная зачем, мы набрали в супермаркете кучу еды, сладкое и тысячу других бесполезных предметов. Например, мороженого лангуста. Клешни у него были склеены синим скотчем. Как будто deep-frosted тварь не сдохла, но впала в анабиоз.

— Беги играйся, внучка, — отрезал старик. — Пошли, зятек, разговор есть.

На кухне пахло роскошным обедом. Если есть в этом доме тот, кто мне хоть немного сочувствует, это, как ни странно, теща, Евгения Петровна. Мне позволено называть ее «тетя Женя». Значит, готовились к моему приходу, простили уже заранее. Приятно. Илья Иванович плотно закрыл дверь, достал из буфета, похожего на готический собор, пару стопок и графин с водкой. Разлил. Потребовал:

— Выпьем сначала.

Чокнулись, выпили. Водку они настаивают на лимонных корках, еще шут знает на чем. Получается отлично. А вообще скульптор попивает. Наша семейная тайна.

— Стало быть, мириться пришел, — сказал он, шумно фыркнув, как старый морж.

— В общем, да, — подтвердил я. Илья Иванович помолчал.

— А ты знаешь, как она плакала? Каждую ночь ревела в подушку. Мы с матерью за эти две недели валерьянки выпили на полпенсии. Ложится спать и ревет…

Я виновато поморщился.

— Вот скажи: ты зачем работаешь? — Он снова наполнил стопки. — Для чего?

— В каком смысле?

— В прямом.

— Ну как… Я люблю свою работу, — замялся я. — И деньги неплохие в общем.

— Во-во, деньги. — Заслуженный скульптор залпом проглотил водку, ловко влил ее прямо в желудок. — Только о них и думаешь. Деньги, деньги… Все мало тебе. Сколько человеку надо для счастья, скажи? Миллион? Миллиард?

— Но при чем тут…

— А при том! — Он с размаху грохнул кулаком по столу, так что даже графин подпрыгнул. Скульпторы, они сильные. — Ваше поколение вообще ни во что не верит, кроме денег. Расплодили торгашей, торгашескую эту психологию расплодили, а она как зараза, ко всем теперь липнет. Ну скажи прямо: во что ты веришь? Есть у тебя какая-нибудь идея в жизни? Мы тоже, знаешь, в свое время от зари до ночи вкалывали, жены нас не видели. Только мы новую жизнь строили, здоровье гробили на это. А ты — что ты строишь?

Тесть мой дядька умный, но демагог. Спорить с ним невозможно, не переспоришь. Навис над столом тяжелой тушей, уперся локтями — попробуй сдвинь.

— Ничего я не строю, Илья Иванович, — ответил я спокойно. — Мое дело — компьютер. А насчет идеи… вы меня простите, конечно, но идея у меня одна: я хочу, чтобы моей семье было хорошо. И все. Чтобы Таня и Маша ни в чем не нуждались.

— Вот им и хорошо! — проревел тесть, снова хватая графин за тонкое горлышко мускулистой ручищей. — Лучше некуда. Жена от него сбежала — это он, понимаешь, о ее счастье так позаботился! Заруби себе на носу: ни дочку, ни внучку я в обиду не дам, понял?! Нам с матерью каждая ее слеза знаешь во что обходится? Пей давай, что ты на меня уставился.

Мы помолчали, каждый подумал о своем.

— Илья Иванович, я сегодня первый день в отпуске. Хочу, чтобы мы все вместе поехали в Хаммарат, к морю. Так что все будет нормально, поверьте.

— Это где еще — Хаммарат? — Тесть недоверчиво хмыкнул.

— В Северной Африке. Говорят, отличный курорт.

— Африка, Африка, — презрительно процедил он. — Черное море вас не устраивает, по заграницам хотите мотаться. Чтоб заразу там подцепить какую-нибудь.

— Напрасно вы волнуетесь…

— Такую страну развалили. — Тесть помотал мощной своей головой, поскрипел зубами. — Помню, Дом творчества в Гурзуфе — это ж рай, чего еще надо-то? Танька, она ведь в Гурзуфе, считай, выросла. Эх-хх… — Он задумчиво почесал седую грудь. — В общем, ты понял меня. Если семья на первом месте — значит, семья. Твои слова. Отвечать за них будешь как мужик. А за компьютером сидеть и дурак может.

Он встал, отодвинув ногой табурет, потер поясницу, крякнул, открыл дверь и зычно рявкнул в глубь дома:

— Таня! Сюда иди!

Вошла моя Таня — раскрасневшаяся, тоненькая, в облегающем трико и тишотке до пупа. Выпирали, торчали крупные соски. Косилась в сторону, не хотела смотреть на меня. А мне, знаете, захотелось сейчас же прямо затащить ее в постель и забыть обо всем на свете к чертям собачьим.

— Сядь, дочка, — велел Илья Иванович. Таня послушно села.

— Поговорил я по душам с твоим мужем, — сурово произнес он, похлопывая по столу ладонью. — Он мне слово дал.

Если сбрешет, я ему, хоть старый, все ребра переломаю. — Заслуженный скульптор, храбрый, снова потянулся к графину. — А теперь миритесь, орлы!

— Папа, тебе хватит. — Таня попыталась остановить его движение, но хрустальная посудина была уже ухвачена мертво.

— Отца не учи! — Понятия не имею, откуда он выудил третью стопку. — Ну, давайте, что ли! Мир?

— Мир, — сказал я, любуясь Танькой моей, еще влажной от пота, непросохшей.

— Мир, — тихо отозвалась она, и, все трое, мы выпили.

— Мать! — взревел Илья Иванович, ухмыляясь довольно. — Накрывай обедать!

В каждой бочке дегтя существует и своя ложка меда. Например, единственный человек в моей жизни, который вкусно и с любовью готовит, — Евгения Петровна, теща. Таня рафинированная, только микроволновку включать умеет, ей не передалось. Сухонькая, вертлявая и крохотная, востроглазая и с вечным счастливым румянцем, «тетя Женя» объявилась тотчас же, водружая в центре стола огромное блюдо с моими любимыми голубцами. Умопомрачительный запах заставлял думать о каком-то незапамятном детстве и сказочных лакомствах, в которые иногда превращалась обычная стряпня вроде макарон и сосисок. На запах принеслась запыхавшаяся Машка («Там такие мультики показывают! Такие мультики!»), получила три нешуточных, политых щедро сметаной голубца и умчалась назад, к телевизору. Их поколение выбирает «Покемона».