Сара Рейн - Темное разделение

Но я осталась, конечно, и слышала, как Флой выложил факты о рождении Виолы и Соррел и рассказывал о том, как они выдержали эти годы в Мортмэйне, а затем были похищены Данси для шоу уродов.

Эдвард пришел в неистовство и готов был выгнать Флоя вон: не понимаю, при чем здесь ты, как ты смеешь — но Флой только ждал, пока запал у Эдварда кончится и он замолчит, и затем сказал:

— Квинтон, бесполезно так себя вести. Я знаю, что ты сделал, и у меня есть доказательство. Ты продал собственных дочерей, и они жили в чудовищной нищете, и ты заставил поверить свою жену и всю семью в то, что они умерли. Ты даже организовал поддельные похороны — отвратительную пьесу слащавого пошиба! Скольким ты заплатил за участие, Квинтон? Я думаю, многим. Ты ведь знал, я полагаю, кроме всего прочего, что фальсификация похорон — преступление против закона?

Он взглянул на меня и, прежде чем Эдвард смог ответить, сказал с формальной вежливостью, которой я никогда от него не слышала прежде:

— Прости мне это, — затем вышел в холл и сказал кому-то, кто ждал там: — Входите, пожалуйста. Он здесь.

В дверях стояли двое — один в темном костюме, а другой в униформе полицейского констебля. Тем же глухим голосом Флой сказал:

— Арестуйте этого человека. Вы оперируете собственными судебными терминами, но в широком смысле речь идет о жульничестве, взяточничестве и незаконной торговле несовершеннолетними.

Они увезли Эдварда, чтобы посадить его в камеру, и завтра ему вынесут обвинение — несколько обвинений. Ирония в том, что маловероятно, что ему придется отвечать за то, что он дал близнецов под опеку Мэтта Данси как их законного опекуна: суд может признать за ним то, что он был в своем праве. (Ничто не может предотвратить продажу родителями детей в любое рабство; кажется, не так давно еще дети-трубочисты получали жалкие гроши.)

Полисмены объяснили мне несколько формальностей, но это выше моего понимания пока. Я поняла: Эдварда призовут к ответу за различные формы жульничества и мошенничества — организацию этих чудовищных похорон, дачу взяток нескольким лицам в больнице, где близнецы родились, и удивительный факт — взятки церковным властям.

Я знаю, что согласна со всем этим, и думаю, это справедливо. Но когда я думаю о том, что произойдет дальше… когда я думаю, что Виоле и Соррел, возможно, придется свидетельствовать в суде…

28 ноября 1914 г.

Все позади.

Сегодня утром Эдвард предстал перед судом, и его адвокат (который был шокирован и едва мог поверить, что все это правда) ходатайствовал, чтобы он был отпущен под залог.

Я сидела на галерее для публики — я надела толстую вуаль, которую надевала в Западной Эферне, и думаю, что никто не узнал меня. Эдвард казался маленьким и странно съежившимся на скамье подсудимых, как если бы кто-то проколол его толстой иглой и из него вытекло все эгоистичное самодовольство и напыщенность. Он был так бледен, что лицо его казалось серым.

Адвокат просил, чтобы его выпустили под залог в пять тысяч фунтов, и, на его взгляд, это всего лишь формальность, и, конечно, Эдвард предоставит залог. Судьи — их было двое, и они казались очень суровыми — стали шепотом совещаться. Я наклонилась вперед, пытаясь услышать, что они говорят, но не смогла. И тогда один из них сказал:

— Мы не склонны отпускать его под залог, поскольку нам кажется…

В это время Эдвард подался вперед, как если бы кто-то сильно толкнул его в спину. Бледность сменилась вдруг ужасной краснотой — его лицо стало темно-пурпуровым, и жилы на лбу натянулись, как веревки. Он потянул руку вперед, как бы в мольбе или для защиты, не в силах говорить, и затем вдруг упал на ограждение.

В эту ужасную минуту все замерли, и затем один из приставов подбежал к нему, и кто-то попросил принести стакан воды, и раздался приглушенный вздох, как будто паника пробежала по залу.

Я не представляла себе, что делать, но прежде чем я смогла что-либо придумать, пристав, который подошел к нему первый, склонился над Эдвардом и заглянул ему в лицо.

— Он в порядке? — спросил старший судья. — Это обморок?

Пристав поглядел на верхнюю скамью:

— Это не обморок, сэр. Он мертв.

И тогда я вышла через заднюю дверь и не помню каким образом приехала домой.

Клари, глупая девица, заливалась слезами весь вечер. Миссис Тигг только сказала:

— Все будет хорошо, мэм.

— Если бы я сказал, что мне жаль, я бы солгал, — такими были слова Флоя. — Я не могу лгать тебе, Шарлотта. Но мы соблюдем приличия, моя любовь.

15 декабря 1914 г.

Я соблюла приличия полностью, так же как и Флой. Было, конечно, посмертное вскрытие, и слово «апоплексия» было записано в свидетельство о смерти. Это

такое же слово, как и другие; я не знаю, умер ли Эдвард от страха бесславия и унижения, что ему грозило, или он умер от внезапного постыдного осознания того, что он сделал. Я пытаюсь верить последнему, но не уверена.

Похороны были, конечно, частными, и люди соболезновали мне, но с жадным любопытством, что я нашла возмутительным. Я не нуждалась в соболезнованиях, и я хотела бы чувствовать скорбь и потрясение от смерти Эдварда, но не могу. Я могу лишь думать о том, что он был виновен в этом чудовищном обмане и что он приговорил Виолу и Соррел к детству в Мортмэйне. Я постараюсь помочь им забыть это — они пока у Флоя, но когда он снова уедет во Францию, мы переедем в деревню и будем жить там тихо, пока эта война не закончится и пока я не смогу поговорить с врачами об операции. Это будет трудно и опасно, и я даже не знаю, возможно ли это, но я верю, что нужно попытаться.

Я постепенно узнаю своих дочерей. Соррел — открытая и доверчивая, она как будто вышла невредимой после всего этого, но Виола… Виола тревожит меня своим молчанием, и иногда в ее взгляде ощущается тяжесть, которой не должно быть в глазах четырнадцатилетней девочки. Да, с Виолой нужно будет бережно обращаться.

Энтони Раффан посетил девочек — я вижу, как Соррел краснеет при нем, что заставляет меня с еще большей решимостью добиваться встречи с докторами.

Хотелось бы думать, что мне удастся найти эту девочку, Робин, но Энтони сказал, что ее забрали из Мортмэйна вскоре после моего посещения, и он никогда не слышал больше о ней. Я думаю, он уверен в том, что она исчезла в злом мире борделей и шоу уродов Мэтта Данси, и не верится, что мы найдем ее.

Флой уже начал писать историю Виолы и Соррел, он думает написать ее, как если бы они были одним лицом, воздействие тогда будет сильнее, так что его героиня будет вымышленной. Но история Мортмэйна и история Виолы и Соррел будут подлинными.

Он возвращается во Францию на следующей неделе, к своим военным статьям, и он снова будет помогать Красному Кресту в полевых госпиталях, что разбиты там для помощи раненым. Не знаю, когда увижу его снова и увижу ли вообще.