Сара Рейн - Темное разделение

Но хуже всего было то, что они не знали, кому можно верить. Порою к ним приходили незнакомые мужчины, некоторые из них были обычными людьми, они спрашивали, как идут уроки и хорошо ли их кормят, а некоторые, с приторно-слащавыми голосами, были самыми ужасными людьми на свете. Если ты научишься отличать их, сказала девочка Симоне, то, может быть, успеешь спрятаться, когда они придут, или подпереть дверь стулом, чтобы они не вошли. Вот только отличить их было невозможно.

Симона спросила, кто были эти люди с приторными голосами, и девочка сказала, что их называют свиньями. У них жадные свиные глазки и толстые пальцы, они рассматривают детей, а потом улыбаются и тыкают в кого-нибудь пальцем: вот этот, пожалуй, сгодится.

Сгодится для чего?

Но девочка только рассмеялась в ответ, и в этом голосе было презрение, словно она считала Симону глупой. Ты понимаешь, сказала она. Ты понимаешь, о чем я, и Симона притворилась, что действительно понимает.

«Мортмэйн» означает «мертвая рука». Это по-французски, объяснила Симоне девочка.

— Он всегда так назывался, — сказала она. — Ты не знаешь, конечно: «морт» по-французски значит «мертвый», а «мэйн» — «рука».

Похоже, девочка начинала зазнаваться, а Симона ненавидела зазнаек. Поэтому она сказала, что они как раз начали учить французский в школе, так что она сама прекрасно знала, что означает «Мортмэйн».

Очень страшное имя для дома, даже для такого дома. Хотя еще страшнее то, что он почти разрушен, а значит, там уже много лет никто не живет.

— Это очень известное место, — сказала мама, когда Симона однажды заговорила о нем.

Они жили в Западной Эферне уже несколько недель и немного освоились, мама даже завела несколько знакомств среди родителей в школе Симоны.

— Это своего рода достопримечательность, — рассказывала мама. — Я читала о ней в библиотеке — у них там есть несколько чудесных книг об истории этих мест. Сходим как-нибудь в субботу, почитаем.

Мама очень любила читать книги по местной истории, узнавать разные легенды и предания и потом рассказывать их Симоне.

— Но что там было раньше? Много лет назад, когда он еще не был разрушен?

— Работный дом, куда раньше сажали людей за долги. Это было ужасное место, не лучше тюрьмы, и попасть туда было очень постыдно, ведь это означало, что ты не способен заплатить за свою жизнь. А во время войны Мортмэйн, наверное, использовали военные. Там жили солдаты.

Вторая мировая война. Они проходили ее в школе, и Симона ненавидела это название, ведь это ужасно, когда воюет весь мир вокруг и все время бросают бомбы. Симона нарисовала солдат и бомбоубежище, а потом мама нашла старые фотографии своей матери, бабушки Симоны. Симона никогда ее не видела, она умерла, когда мама была совсем маленькой.

Это были замечательные снимки: молодые люди в военной форме, девушки с закрученными на затылке волосами. Больше всего на свете Симона любила фотографии, даже больше, чем рисунки. Ей нравилось смотреть, как выглядят люди на фоне разных пейзажей — деревьев, домов или неба и как деревья и небо по-разному смотрятся в зависимости от времени дня, от того, шел дождь или светило солнце; даже лица людей казались разными на фоне грозового неба, или солнца, или черных зимних деревьев. Она часами рассматривала фотографии, и, в конце концов, мама сказала: если тебя это так увлекает, может быть, ты хочешь иметь свой фотоаппарат?

— Я бы очень-очень хотела фотоаппарат, — сказала Симона. — Это было бы потрясающе, — добавила она и сразу же пожалела, что использовала слово «потрясающе», потому что оно было одним из выражений девочки. Она старалась их не использовать, но иногда они проскальзывали сами. — Я очень хочу. А когда мы сможем его купить?

— Давай на следующий день рождения. Это довольно Дорогая вещь, мы не можем купить ее просто так. Лучше Сначала пройдемся по магазинам, наверняка их продают где-нибудь в Освестри, а может быть, съездим в Честер. Ты же никогда не была в Честере, правда? Там хорошо. Возьмем несколько каталогов, и ты выберешь себе фотоаппарат.

Мама умела делать подарки. Симоне так хотелось иметь свой собственный фотоаппарат! Она бы сфотографировала Мортмэйн-хаус. Можно будет это сделать?

— Какая ты смешная, зачем тебе эти ужасы? — сказала мама. — Давай сходим туда как-нибудь, например, в воскресенье днем, когда там много людей. Наверняка в развалинах ночуют бродяги и цыгане. То есть настоящие цыгане, не такие, как мы.

— А нам нужно будет спрашивать у кого-то разрешения?

— Не думаю. Я не знаю, кому он принадлежит, по-моему, этого никто не знает. Поэтому он в таком ужасном состоянии. Не знаю, зачем тебе фотографировать эти тоскливые развалины.

Девочка не считала Мортмэйн тоскливыми развалинами, но ведь она больше нигде не была, не видела больших, залитых солнцем комнат или школьных классов, где смеются и болтают дети, никогда не была в кинотеатре или бассейне. Поэтому она и считает, что в Мортмэйне совсем неплохо, подумала Симона.

Зато в таких тоскливых развалинах можно играть. Например, девочка рассказала Симоне про игру под названием «Танец повешенного» и даже спела ей песенку об этом. Симона не совсем поняла текст, там было что-то вроде: «Пробьют утренние часы, и шея, которую Господь создал для другого, тогда будет перетянута веревкой». Потом все хором поют о том, как плотник делает каркас, как стучит по гвоздям молоток, соединяя перекладины для виселицы; потом повешенный начинает танцевать, а все остальные двигаются в танце по двору, повторяя движения повешенного. Симона подумала, что двор — это какая-то игровая площадка.

Она так и не поняла, в чем суть игры, но звучало все это очень противно, и девочка очень неприятно смеялась, когда говорила об этом. Словно кому-то в этой игре сделали больно, а она считала, что это весело. Симона не очень хорошо представляла себе, что такое повешенный, наверное, это было как-то связано с убийством. Но кого именно убили и была ли это только игра, Симона не знала и решила, что все это как-то связано с людьми, приходившими проверять детей. Она поняла, что эти люди были очень жестокими и злыми, хотя внешне выглядели вполне нормальными.

— Относитесь к ним так, словно они совершенно нормальные, — сказал Мартин Бреннан во время их следующей встречи. — Они действительно нормальные, вы сами это увидите, когда они родятся. Мы разместим вас в секции «Ц». Надеюсь, вы не возражаете?

— Нет, конечно, если так будет лучше. — Мел было все равно, где рожать, главное, чтобы дети были в безопасности.

— Так будет лучше всего. Думаю, это произойдет на тридцать седьмой неделе. Полная анестезия, конечно, это будет легче, чем спинномозговая эпидурация. Вы просто заснете, а когда проснетесь, все уже будет позади, а на столике вас будет ждать чашка чая.