Майкл Коннелли - «Линкольн» для адвоката

Я все еще был не в состоянии ничего сказать и просто снова кивнул. Руле, несомненно, все тщательно обдумал. Я мысленно поинтересовался, насколько серьезно ему помог в этом Сесил Доббс. Определенно кто-то натаскивал моего клиента по части закона.

Я наклонился к нему и прошептал:

– Пойдемте со мной.

Я встал и, миновав калитку, быстро зашагал к выходу. За спиной послышался голос секретаря:

– Мистер Холлер? Мы уже начинаем. Судья…

– Одну минуту! – бросил я на ходу, не оборачиваясь и подняв указательный палец.

Я толкнул дверь в тускло освещенный тамбур, задуманный как буфер, не пропускающий в коридор звуки из зала суда. Вторые двойные двери вели уже в коридор. Я посторонился и подождал, пока Руле тоже ступит в тесное пространство.

Как только он вошел, я сгреб его и, развернув спиной к стене, крепко к ней притиснул, упершись руками ему в грудь.

– Какого хрена ты тут выделываешь?

– Полегче, Мик. Я просто подумал, что нам обоим следует знать, на каком мы свете нахо…

– Сукин сын! Ты убил Анхеля, а он всего лишь работал на тебя! Он старался помочь тебе!

Мне хотелось переместить руки повыше, к шее, и задушить его на месте.

– В одном вы правы, Мик. Я действительно сукин сын. Но вы ошибаетесь насчет всего остального. Левин вовсе не старался помочь мне. Он старался похоронить меня, и подобрался слишком близко. За это он и получил по заслугам.

Я вспомнил последнее сообщение Левина на моем домашнем телефоне. «Я добыл Хесусу пропуск на выход из Квентина». Что бы он ни обнаружил, из-за этого-то он погиб. И погиб прежде, чем смог донести информацию до меня.

– Как ты это проделал? Раз уж исповедуешься мне тут во всем, говори: как ты обошел «Джи-пи-эс»? Твой браслет показал, что ты даже не приближался к Глендейлу.

Он улыбнулся мне, как мальчик, который не собирается делиться игрушкой.

– Скажем так: это патентованная информация, составляющая мою частную интеллектуальную собственность. Кто знает: может, я умею воспроизводить трюк старика Гудини?

В его словах я услышал скрытую угрозу, а в улыбке увидел то самое дьявольское зло, которое некогда увидел Анхель Левин.

– Не вздумайте вбивать себе в голову никаких завиральных идей, Мик, – добавил он. – Вы ведь знаете, у меня на сей счет есть страховой полис.

Я сильнее прижал его, приблизился почти вплотную.

– Послушай, ты, кусок дерьма. Я требую, чтобы ты вернул мне пистолет. Ты думаешь, что заложил бомбу и подключил детонатор? Ничего подобного. Это я ее заложил. И ты не доедешь куда надо на этой неделе, если я не получу оружие обратно. Понял?

Руле медленно дотянулся до моих рук, обхватил запястья и отнял их от своей груди. Потом принялся разглаживать на себе рубашку и поправлять галстук.

– А если я предложу соглашение? – медленно произнес он. – В конце судебного процесса я выхожу из зала суда свободным человеком. Я продолжаю оставаться на свободе, а в обмен на это – пистолет никогда не попадет… ну, скажем так, в нежелательные руки. – Он имел в виду Лэнкфорда и Собел. – Видите ли, Мик, мне действительно страшно бы этого не хотелось. Множество людей рассчитывают на вас. Множество клиентов. И вы, конечно, не пожелаете отправиться туда, куда отправляются они.

Я отступил от него на шаг.

– Обещаю тебе одно, – проговорил я с гневом и ненавистью. – Если ты меня подставишь, то вовек не избавишься от меня. Ясно?

Руле начал растягивать рот в улыбке. Но прежде чем он успел ответить, дверь из зала открылась и в тамбур выглянул судебный исполнитель Михан.

– Судья на месте, – сурово объявил он. – Она требует вас в зал. Немедленно!

Я опять посмотрел на Руле.

– Я спросил: ясно?

– Да, Мик, – добродушно ответил он. – Все кристально ясно.

Я отодвинулся от него, вошел в помещение и двинулся по проходу. Судья Констанс Фулбрайт со своего возвышения сопровождала взглядом каждый мой шаг.

– Как мило с вашей стороны почтить нас сегодня своим присутствием, мистер Холлер.

Где-то я уже это слышал…

– Простите меня, ваша честь, – произнес я, проходя в калитку. – У нас с моим клиентом возникла непредвиденная ситуация. Нам необходимо было посовещаться.

– Совещания с клиентом вполне могут проводиться за адвокатским столом, – отозвалась она.

– Да, ваша честь.

– Не думаю, что мы с самого начала берем верный тон, мистер Холлер. Когда мой секретарь объявляет двухминутную готовность, это означает, что все – в том числе адвокаты и их клиенты – должны находиться на месте и быть готовы приступить к работе.

– Приношу свои извинения, ваша честь.

– Это еще не все, мистер Холлер. Перед завершением нынешнего заседания попрошу вас подойти к секретарю со своей чековой книжкой. Я налагаю на вас штраф в размере пяти тысяч долларов за неуважение к суду. Не вы распоряжаетесь в этом зале, сэр. Здесь я командую.

– Ваша честь…

– А сейчас не могли бы мы заняться присяжными? – повысила она голос, обрывая мой протест.

Судебный пристав отворил дверь в комнату присяжных, и двенадцать членов жюри и двое запасных начали заполнять скамью. Я наклонился к Руле и прошептал:

– Вы задолжали мне пять тысяч.

Вступительная речь Теда Минтона представляла собой пример механического применения прокурорского оружия, причем избыточной мощности. Вместо того, чтобы сообщить присяжным, какие свидетельства и улики он собирается представить и что именно эти улики призваны доказать, прокурор постарался вообще истолковать им смысл событий чуть ли не от сотворения мира.

– В чем сущность данного дела? О чем оно? Это дело о хищнике, – говорил он. – Льюис Росс Руле – человек, который вечером шестого марта вышел на охоту в поисках добычи. И если бы не исключительное стремление женщины остаться в живых, мы бы занимались тут делом об убийстве.

Он стремился к созданию масштабного живописного полотна, а это почти всегда является ошибкой. Масштабное полотно подразумевает умозаключения и выводы, переводит факты в разряд подозрений. Всякий опытный прокурор, имеющий за спиной с дюжину и более судебных процессов по делам о тяжких уголовных преступлениях, скажет вам, что обвинитель должен быть лаконичным. От присяжных требуется осуждение, а не понимание.

Я скоро сообразил, что Минтон приобрел себе в лице одного из присяжных этакого счетчика-арбитра. Так я называю члена жюри, непрерывно в течение всего процесса делающего для себя заметки. Вступительная речь – не выдвижение доказательств, и судья Фулбрайт ранее предупредила об этом жюри. Но женщина с краю, в переднем ряду, стала записывать, как только Минтон начал свое выступление. Хорошо. Я любил таких педантичных арбитров, ведь они документируют именно то, что, выражаясь юридическим языком, будет представлено и доказано в ходе судебного разбирательства, и по окончании просматривают свои записи, чтобы все перепроверить. Короче, они ведут счет.