Дон Уинслоу - Жить и сгореть в Калифорнии

Джек знает одну важную вещь: если копы в четыре часа ночи выволокли тебя из постели и стали расспрашивать, что ты думаешь об убийстве Кеннеди, похищении сына Линдберга или там о каком-нибудь Понтии Пилате, самое правильное — молчать в тряпочку. Пусть они выведывают у тебя твой рост, спрашивают, какой твой любимый цвет и что ты ел утром на завтрак, — молчи, молчи в тряпочку. Они станут интересоваться, правда ли, что ночь темнее дня, а низ бывает ниже верха, — а ты все равно помалкивай.

Есть только четыре слова, которые ты можешь им сказать: «Требую присутствия моего адвоката».

И прибывший адвокат даст тебе один мудрый совет. Он посоветует тебе молчать в тряпочку.

И если ты послушаешься его, последуешь его мудрому совету, ты скорее всего покинешь полицейский участок свободным человеком.

Обычно людям развязывают язык три причины.

Первая — это страх.

Но Ники не из пугливых.

Вторая — они начинают болтать по глупости.

Но Ники Вэйл — не глуп.

Третья причина — это гордость.

Вот то-то и оно! Сработало!

Ники Вэйл начинает рассказывать о себе.

Родился он в Санкт-Петербурге, который тогда назывался Ленинградом, а сейчас снова стал Санкт-Петербургом. Но — так назови или иначе — Вэйлу это было все равно и дела не меняло, потому что быть евреем в Петербурге ничуть не лучше, чем в Ленинграде. Можно сколько угодно менять свое имя («Мне ли этого не знать!» — добавляет Ники), а шкуру все равно не перекрасишь.

— Мы служили неотъемлемым фактором, связующим воедино всю русскую общественную жизнь, — развивает свою мысль Ники. — Мы оказали неоценимую услугу России — в терзаемой вековыми конфликтами стране мы стали той точкой, куда была направлена общая и всех объединяющая ненависть.

Но вот что у нас было, — говорит Ники, — так это культура. С нами был Господь Бог, была литература, музыка, было искусство. С нами было и оставалось при нас наше незыблемое прошлое. Оно вечно и неизменно, его не поколебали волны политических репрессий, зыбучие пески идеологических доктрин. Еврея создает прошлое еврейского народа. Таким образом, нас никуда не допускали и отовсюду отстранили. От чего именно?

Во всяком случае, не от армии.

Ники призывают в армию. Поздравляю, жидовская морда, хоть бы тебя там пристрелили!

Если вы считаете, что быть евреем в Ленинграде — это еще куда ни шло, то попробовали бы вы, каково приходится русскому еврею в Афганистане. Ты становишься объектом двойной ненависти, и непонятно, за что тебя ненавидят больше — за то, что ты русский, или за то, что ты еврей? Ненависть в квадрате, или в кубе, или уж не знаю как!

Ну а Ники, в свой черед, подливает масла в огонь.

— Я вел себя как идиот, — рассказывает он. — Носил на шее на цепочке звезду Давида. Зачем, спрашивается? Чтобы, если попаду в плен, меня мучили в два раза больше? Молодость, знаете ли…

Пребывание в стране ислама Ники выдержал: он остается жив и возвращается на родину.

К чему же?

Он возвращается к прежней бодяге, все к тому же дерьму.

И он мечтает вырваться.

Приходит эпоха гласности. Едва ворота приоткрываются, он решает воспользоваться этим. Мать хочет ехать в Израиль, но Ники…

— Но я-то уже видел войну, — рассказывает Ники. — Видел, как людей разрывает на части. И Израиль, если честно…

У молодого Ники были другие идеи. Молодой Ники слыхал о земле воплощенной мечты, ее золотых песках и золотистых красотках. О земле, где юноша, неимущий, без роду без племени, малообразованный, но энергичный, смекалистый и полный решимости еще и в наши дни может дать шороху. Молодой Ники желает ехать в Калифорнию.

У них там имеется кое-какая родня. Двоюродным братьям удалось туда эмигрировать. Они живут в Лос-Анджелесе, и очень неплохо живут. Дают Ники халтуру — водить такси в аэропорт и обратно. Через год такой халтуры Ники покупает собственный автомобиль. Затем второй и третий. Затем рынок подержанных машин, затем — долю в оптовой торговле. Затем скидывается с несколькими партнерами и покупает многоквартирный дом. Ремонтирует его и продает. Покупает новый. Еще один. Теперь он владеет целым парком автомобилей, двумя рынками подержанных машин и долей в оптовой торговле.

На деньги от всего этого он покупает жилой массив в Ньюпорт-Бич. Преобразует его в кондоминиумы и срывает большой куш. Выложив, как говорится, кругленькую сумму, покупает еще один массив, и вскоре он уже с головой погружается в лихорадку купли-продажи 80-х годов. Иногда он покупает недвижимость, чтобы в тот же день перепродать ее. Занимается застройкой и благоустройством, скупая пустоши и строя там особняки, воздвигая кондоминиумы, сооружая загородные клубы.

Округ Оранж процветает, и вместе с ним процветает Ники.

— Знаете, в чем проблема американцев? — спрашивает Ники. — Они не ценят того, что у них есть. Каждый раз, как я слышу американца, поносящего собственную страну, меня разбирает смех.

Он богатеет и процветает, накопив столько, что может позволить себе стороннее увлечение, вскоре ставшее истинным смыслом его жизни и его единственной любовью.

Искусство, изобразительное искусство.

Живопись, скульптура, изысканная мебель.

В особенности последнее.

— Если воспользоваться избитой терминологией, то это всего лишь ремесленные поделки, — говорит Ники, — но в то время ценилось качество, качество дерева и качество работы. Уделялось внимание каждой мелочи. Заботились об эстетике целого. Мебель изготовляли удобную, красивую, прочную. Не просто сколачивали вместе детали, годные разве что на свалку или на самую дешевую распродажу.

И ведь в дереве есть поэзия, не правда ли? Вы понимаете, о чем я говорю? Если срублено прекрасное живое дерево, то жертву эту надо принести во имя чего-то стоящего, сделать из него прекрасное произведение искусства. Надо, чтобы такая красота, как ореховое или красное дерево, превратилась в нечто восхитительно-изящное и в то же время рассчитанное на века. И ведь наше повседневное общение с мебелью — столом, шкафом, кроватью, использование их — это еще и отношения с живым деревом, с мастером, с художником, создавшим эскиз. Мы становимся частью истории, вливаясь в ее поток. Вы понимаете это, Джек?

— Да.

Он и вправду понимает. Почему и не жалеет своего свободного времени на шлифовку досок для сёрфинга в своем гараже.

— Сколотив состояние, — говорит Ники, — я смог предаться моей страсти. Я накупил георгианской мебели. Кое-что из нее я продал, что-то обменял, но большинством предметов обставил свой дом. Создал жизненное пространство, где душа отдыхала. Вот вам и вся моя биография, Джек; история о том, как еврей из России стал сначала калифорнийским таксистом, а затем английским джентльменом. Как говорится, только в Америке. Только в Калифорнии.