Дон Уинслоу - Жить и сгореть в Калифорнии

Круче не бывает.

И выглядит моложе своих сорока трех.

Лицо по-киношному красивое, особенно глаза. Немного раскосые, серо-голубые, цвета зимнего моря.

И очень пристальный взгляд.

Как будто хочет своим взглядом заставить тебя что-то сделать. И наверное, на большинство это действует.

— Вы, верно, Джек Уэйд? — осведомляется Вэйл.

Чуть заметный акцент, но какой именно — не понять.

— Я русский, — поясняет Вэйл. — Настоящая моя фамилия Валешин, но кто захочет писать такое на чеках?

— Мне жаль, что знакомство наше вызвано столь печальными обстоятельствами, мистер Вэйл.

— Ники, — говорит Вэйл. — Зовите меня Ники.

— Ники, — повторяет Джек. — Вот ваш Лео.

— Леонид! — вскрикивает Ники.

Песик, словно обезумев, рвется из машины, и Джек открывает дверцу. Лео спрыгивает на землю и тут же оказывается в объятиях Ники.

— Разрешите еще раз выразить вам соболезнование, — говорит Джек.

— Памела была молода и очень красива, — говорит Ники.

Еще бы, думает Джек. Если хочешь выскочить за богатого и жить в доме с видом на океан, это самое главное. А если ты немолода и некрасива — нечего и соваться.

И все-таки странно он ответил — не ко времени сейчас так говорить.

— Я знаю, сколько она сделала для фонда «Спасите Стрэндс». Сколько оба вы для него сделали.

Ники кивает:

— Мы верили, что это благородное дело. Памела любила бывать в Стрэндс — она писала там этюды, гуляла с детьми. Жаль было бы испортить это место.

— Как дети? — спрашивает Джек.

— Думаю, подойдет выражение «как и следовало бы ожидать».

Вот пижон чертов, думает Джек.

Должно быть, что-то промелькнуло на его лице, потому что Ники говорит:

— Давайте отбросим притворство, Джек. Ведь вы, наверно, знаете, что мы с Памелой расстались. Я любил ее, дети тоже ее любили, но Памела никак не могла решить, что ей дороже — семья или бутылка. И все-таки я очень надеялся на примирение. И к этому шло. Она и вправду была молода и очень красива. И сейчас мне хочется помнить ее именно такой. Своеобразная защитная реакция, знаете ли.

— Мистер Вэйл… Ники…

— По правде говоря, я не совсем отдаю себе отчет в том, что мне сейчас положено чувствовать и что я чувствую на самом деле. Знаю только, что мне необходимо позаботиться о детях и как-то организовать их жизнь, которая уже сколько времени, а особенно с сегодняшнего утра окончательно обратилась в хаос.

— Я ничего такого…

— Вы ничего такого не сказали, Джек, — с улыбкой заканчивает его фразу Ники. — Вы же человек вежливый. Но в глубине души вы шокированы тем, как мало я опечален. Я вырос в еврейской семье, в стране, которую газеты именуют «бывшим Советским Союзом». Я приучен больше доверять глазам, чем речам. Могу побиться об заклад, что люди вам постоянно лгут.

— Мне приходилось сталкиваться с ложью.

— Не «сталкиваться», а постоянно ее слышать, — говорит Ники. — От вас можно получить деньги, и, чтобы получить их, люди вам лгут. Даже при других обстоятельствах вполне честные люди нередко завышают понесенный ими ущерб, чтобы как-то компенсировать убытки. Прав я или нет?

Джек кивает.

— Да и я, наверно, попытаюсь сделать то же самое, — смеется Ники. — Назову вам цифру, вы назовете другую, мы станем торговаться, а затем вступим в сделку.

— Я в сделки не вступаю, — говорит Джек. — Я лишь выполняю условия контракта.

— В сделки все вступают, Джек.

— Не все.

Ники обнимает Джека за плечи.

— Думаю, мы поймем друг друга, Джек Уэйд, — говорит он. — Думаю, мы договоримся.

Ники приглашает его в дом.

— Не хочется вторгаться… — мямлит Джек.

— Боюсь, что вторгнуться вам придется, — говорит Ники. — Мама приготовила чай.

Что ж, думает Джек, если уж приготовила чай…

Мама — настоящая красавица.

Маленький чистой воды бриллиант.

Темные, утянутые назад волосы, а кожа очень белая — Джеку не приходилось видеть кожи белее. Глаза, как у Ники, голубые, но более темного оттенка. Цвет у них — как глубь морская.

Голова высоко поднята, спина прямая, как у старшего сержанта — нет, при чем тут сержант? — немедленно поправляется Джек. Как у балетного репетитора.

Одета она в приличествующее августу белое платье — летнее платье средней длины с золотой каемкой. Не в Лагуне одевается, думает Джек, Лагуна — это для нее слишком просто, одежду небось из Ньюпорт-Бич привозит. Ко Дню труда, какая бы жара ни стояла, она сменит белые тряпки на бежевые и хаки. А к первому ноября облачится во все черное.

— Миссис Вэйл… — начинает было Джек.

— Валешин.

— Миссис Валешин, — поправляется Джек, — примите мои соболезнования.

— Я так понимаю, она курила в постели, — говорит матрона. Ее акцент заметнее, и в словах, думает Джек, чувствуется раздражение, словно поделом Памеле — задохнуться в темноте, словно сама напросилась.

— Так по предварительным данным, — говорит Джек.

— И к тому же пила ?

— Согласно результатам предварительного осмотра получается, что пила, — говорит Джек.

— Вы не войдете? — спрашивает она.

Теперь, когда за вход заплачено, можно и войти, думает Джек.

Внутри дом — настоящий музей. Правда, табличек с надписью «Не прикасаться» тут не видно, но их и не требуется. И без них понятно, что прикасаться не надо. Дом сияет как стеклышко. Полы и мебель отполированы. Ни одна пылинка не посмеет опуститься на них.

И сумрачно тоже как в музее. Темный паркет и персидские ковры, дубовые двери, резные панели, оконные переплеты из дуба. Темный, огромный, старинный камин. И по контрасту — белая мебель гостиной. Белый диван, белые кресла с подголовниками.

Вызывающе белые… Словно здесь никогда ничего не проливали, не роняли, не рассыпали. Белые, как доказательство того, что жизнь может сохранять первозданную чистоту, если каждый станет строго соблюдать дисциплину, будет начеку и приложит старание.

Мебель, думает Джек, как урок морали.

Ники жестом приглашает Джека присесть на диван.

Джек старается сидеть так, чтоб не оставить вмятины.

— Какой красивый дом, — говорит Джек.

— Мне сын его купил, — говорит она.

— А у меня вы были? — спрашивает Ники.

— Осмотрел лишь предварительно.

— Совсем ничего не осталось? — спрашивает Ники.

— Само строение по большей части цело, — говорит Джек, — хотя дым и вода сильно его попортили. Но западное крыло, боюсь, придется снести.

— С самого звонка коронера, — говорит Ники, — я все силюсь превозмочь себя и съездить посмотреть… И дети, конечно, очень переживают.

— Конечно.

Ники делает приличествующую паузу, после чего спрашивает:

— Так писать претензию? — Словно хочет сказать, что, отдав дань чувствам, пора наконец заняться делом.