Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-2

— Вы специально себя оговорили? — спросил, ничего не понимая, Маша. Но, уже передумав выходить из машины.

— Я себя не оговорил. Я сообщил вам факт из своей биографии…

Полковник ждал молча, с непроницаемым выражением лица. Маша же вся извелась. Секретарша, пожилая очкастая мымра, смотрела на ее страдания с наслаждением, — у нее была такая профессия, подпитываться отрицательной энергией невинных посетителей.

Одета была Маша черной монашкой, — это должно было выражать ее сегодняшнее настроение… Черный свитер, с мелкой серебряной цепочкой. Длинная черная юбка. И черные же сапоги, на высоком каблуке.

Но чем больше проходило времени в этом рабском ожидании приема, который, по договоренности, и продлится-то должен был несколько минут, — тем больше внутреннего гнева в ней накапливалось.

За эти полтора часа в кабинет и из кабинета перемещались люди. Входили в приемную, смотрели на Машу, выходили из кабинета, — смотрели на Машу. Настоящие смотрины устроили эти бюрократы. Для которых бумажки, которые они таскали туда-сюда, были важней живого человека.

Маша время от времени посматривала на полковника и строила ему глаза. Тот незаметно и чуть смущенно улыбался. Что он мог сделать? Ворваться со своим пистолетом в тот кабинет? Пострелять там от души по скоросшивателям и папкам для докладов?

Но хамство, конечно, было чудовищное.

До утра буду сидеть, если понадобится, — решила Маша. — Но эту жирную морду, которая там расселась, все равно увижу…

Но и в четко налаженной бюрократической машине бывают сбои. Наконец, настал тот долгожданный момент, когда секретарша подняла трубку телефона, сказала: «сидят», а потом приглашающее показала рукой по направлению к двери кабинета.

Полковник встал, за ним поднялась Маша. Она помнила, конечно, что по плану нужно было давить копытом на слезную железу объекта, и целый час готовилась к этому, но сидели они полтора часа, а не час, так что про свою роль она немного забыла.

Большой начальник оказался обыкновенным мужиком, довольно небритым и небрежно одетым. Он закрывал на ключ ящики письменного стола, отвлекся на вошедших, и сказал, довольно, впрочем, миролюбиво:

— Давайте, ребята, что там у вас, только побыстрей. Пара минут у вас есть, я спешу, так что вы меня извините.

И все это залпом, как-будто на самом деле спешил.

Тут Маша, от обиды, чуть было не пустила слезу. Ее глаза покраснели, и губы слегка начали дрожать. Подумать только, такая пигалица, такой урод, такая серость, такое ничтожество, такой болван, такой дундук, — и выдающийся мафиози, от которого зависит судьба, — вернее, цена, — Михаила. Да заткнуть ему глотку этими долларами, если он их так хочет, не торгуясь, чтобы до конца жизни подавился ими.

А она, дура, наряжалась, — придумывала имидж, гоняла Ивана три раза в магазин за всякими мелочами. Он купил полковнику четыре палки, чтобы было из чего выбирать. А ей духи: «Черный тюльпан». Под ее настроение и цвет ее наряда.

— Мы по поводу нашего родственника Гордеева Михаила Павловича, — ровно и без эмоций сказал полковник. — Он имел несчастье попробовать свои силы на валютном рынке, и сначала, как и всякому новичку, ему везло… Вполне возможно, что он оказался в сфере вашего внимания. Если так, то мы бы хотели узнать, на каких условиях мы могли бы получить его обратно.

— Как его зовут, вы сказали?

— Гордеев Михаил Павлович.

Был у этого начальника и потерпевшего-должника Гвидонова предварительный разговор, все они уже выяснили, — но нужно было же немного поломаться, как без этого. Без обязательного в таких случаях ломания.

Небритый начальник уставил в пространство глаза, как будто что-то вспоминая, порылся таким образом в своей ненадежной памяти, но, должно быть, все-таки извлек оттуда нужную информацию.

— Припоминаю, — сказал он, закрывая очередной ящик, — проходил у нас такой… Набедокурил.

— Сколько? — спросил вкрадчивым, чуть ли не льстивым тоном, Гвидонов. — Мы люди не богатые, особенных доходов не имеем, но для нашего родственника готовы на жертвы.

— Сто тысяч, — бросил, закрыв последний ящик, небритый начальник.

Гвидонов аж переменился в лице, — должно быть, рассчитывал на тысячу, от силы, на две, — наивный человек.

Сто тысяч, — обрадовалась Маша, — такая мелочь…

— Как принесете, — сказал начальник, — так получите вашего родственника… Все.

В это время без стука открылась дверь, и в кабинет вошел молодой человек, — одетый в джинсы и клетчатую рубашку на выпуск. Был он высок, и ко всему этому — в очках.

Он мельком взглянул на просителей, и довольно бесцеремонно спросил главного начальника, в руках которого находилась судьба Михаила:

— Ну и чего?

Тот вдруг разулыбался во все лицо, — и неожиданно оказалось, что он обладает прекрасной, доброй и обворожительной улыбкой. Эту свою простецкую улыбку он обратил в сторону молодого человека.

— Тянут… Говорят, недели мало. Я им говорю, бросьте на это дело столько людей, сколько нужно, чтобы управиться в срок, а они — есть технологический процесс, от количества людей здесь ничего не зависит, и раньше чем через две недели ничего готово не будет.

— Две недели? — спросил как-то брезгливо молодой человек.

И окончательно уже стало ясно, что молодой человек этот в недорогих джинсах, и в очках, главного начальника нисколько не боится.

— Вы идите, — почти ласково, бросил главный начальник Маше и Гвидонову. — Ваш вопрос решен положительно.

— Какой вопрос? — повернулся к просителям молодой человек.

И здесь еще стало ясно, что он с самого начала обратил внимание на Машу. Потому что уставился на нее, словно курица, для которой на полу прочертили полоску мелом, — с полным недоумением на лице. Очень забавное на его лице появилось изображение… Вот она, молодость-молодость.

Полковник почувствовал неладное, — неизвестный и ему молодой человек, в их, все-таки кое-как разрешившейся ситуации, выглядел лишним звеном. А как говорится, — избавь нас пуще всех печалей, и барский гнев, и барская любовь. Особенно, когда и то, и другое выглядело уже явно некстати.

Но главный начальник, обладал не только обаятельной улыбкой, — он тут же почувствовал интерес молодого человека, и принялся ему подыгрывать.

— Вот, — сказал он, — родственники одного азартного мужчины, который играл на бирже, и попал к нам. Пришли его выручать… Мы уже обо всем договорились.

— Родственники? — переспросил длинный парень. Но обращался он уже к Маше.

— Я — сестра, — сказала Маша, — Он, — друг семьи.

— И вас ободрали по первое число, — рассмеялся парень. — У нас ведь без этого не могут.

— Ерунда, — сказала Маша, — сто тысяч.

— Для вас это ерунда? — удивился, впрочем, вполне искренне, парень.