Владимир Орешкин - Перпендикулярный мир

— Значит, как в Америке, — каждому нужно будет с кольтом ходить.

— Тебе легко так говорить, ты пришел и ушел. Нам здесь жить.

— Они, наверное, страшные?

— Никто из наших ни разу ни одного смертяка еще не видел… Ты из них — первый.

Я поперхнулся куском сала, а Олег Петрович довольно рассмеялся:

— Ими детей уже пугают… Тебе скоро ехать. Если, конечно, не хочешь поплотничать у нас, нам плотники нужны. Сейчас машина у калитки притормозит, — она в пионерский лагерь, за вещами. Доберешься на ней до лагеря, это километров сорок-пятьдесят, а там поблизости областное шоссе, тебе скажут. Оно как раз до Волги идет. Это шестьсот километров. За Волгой — Москва… Сам знаешь где, если на карту смотрел.

— Спасибо, — сказал я. — Спасибо большое.

— Если живым до этой Волги доберешься… Про Волгу эту вообще много слухов ходит, — как про смертяков. Говорят, линия фронта там. На одном берегу наши — на другом чужие. Или наоборот, на другом — наши, а чужие на одном. Я там не был… Но коли охота, — то пуще неволи.

— Спасибо, — сказал я. — Спасибо большое.

— Что ты заладил: спасибо да спасибо, — может, последний раз тебя вижу. Или, не приведи господи, хребет тебе придется перешибать, — чтобы ты обездвижился.

Мне не нравится этот мир.

Несмотря на то, что я сыт, напоен, в животе у меня приятно урчит, — а сам сижу вольготно в кабине «Бычка» и курю.

Водитель, парень моих лет, бросает в мою сторону любопытные взгляды, но свое дело знает, — мы аккуратно съезжем за деревней на деревянный скрипящий мостик, чтобы перебраться на другую сторону обычной обмелевшей летом речки.

— Коноплянка, — говорит мне водитель. — Ты из гранатомета стрелял?

— Нет, — отвечаю я.

— Я, когда служил на срочной, стрелял… Нам дали как-то по одному разу. Тогда еще войны не было.

Мне не нравится этот мир, потому что я не чувствую в нем никакой дороги домой. А чувствую пустую жестянку, которая трясется вместе с машиной внутри меня, — в которой что-то есть, но совсем немного: кусочек меня самого и спокойный взгляд человека, которого зовут Олег Петрович Корнеев… Больше там ничего.

За мостом пасется стадо. Штук сто коров разбрелось по большому лугу. Я слышу сквозь гул мотора, как жужжат над ними надоедливые мухи.

Дорога, — две колесные колеи, между которыми растет пожухлая трава.

— У меня — обрез, — говорит парень, — в одном стволе жекан на медведя, в другом, — картечь. Сам в сарае катал, на патрон штук пять выходит, не больше, — такая крупная.

— У меня — ничего, — почему-то говорю я.

— Зря, — сочувствует водитель, — прихватил бы из части, когда смывался, что-нибудь. Сейчас бы пригодилось.

В деревне обо мне уже все знают. Каждый сопливый малец, среди ночи, с закрытыми глазами сможет выпалить мою биографию, — как я, дезертир с секретной военной базы, павшей под воздушными ударами неприятеля, вышел утром на рельсы и съел два куска хлеба. И предлагал продырявить себе руку…

Но это так практично, — не нужно ничего объяснять про себя.

Коровы закончились, дорога пошла по просеке, где главными были телефонные и электрические столбы, да пеньки от бывших деревьев, которые по-осени в изобилии, наверное, обрастают опятами.

— Скоро на грейдер выйдем, там пойдет пошустрей… — взглянул на меня с тем же любопытством парень. — Земляк, может, махнемся кое-чем. Ты как?

— У меня ничего нет, — несколько удивился я.

— А тельник? — пояснил он. — У нас таких, как у тебя, днем с огнем не сыщешь… У Прыщавого Митьки был, так он, пока его до дыр не сносил, на танцах королем ходил. Все девки — его были… Я тебе за него гражданку дам: рубашку, джинсы и кроссовки. Все — почти новое, в районном секондхенде купил, под сиденьем лежат. Годится?

— У тебя патронов много? — вдруг спросил я.

— Это — не пойдет, — секунду поколебавшись, не согласился он. — У меня второго обреза — нет… С оружием у нас проблемы. Особенно сейчас. Сам понимаешь, — без обид.

— Я — согласен, — сказал я. — Но хочу пострелять. Тебе парочку-другую патронов не жалко?

— Этого добра навалом, — обрадовался парень, и протянул мне руку. — Птица… Тебя как кличут?

— Михаил, — ответил я. — Почему Птица?

— Меня Петькой зовут, — рассмеялся он, — ребята сначала прозвали Петухом… Потом как-то выяснилось, что петух в зоне, — сам знаешь что… Вот они и переделали меня в Птицу.

— Но курица-то не птица, — поддел я его. Веселый попался парень.

— Курица — нет, а я — Птица.

Мы свернули на грейдер, который мало чем отличался от предыдущей дороги, — только был пошире, да не было травы, уходящей под капот.

Движение по грейдеру оказалось далеко не столичное, кроме нашей машины, ни впереди, ни сзади, не наблюдалось ни одной…

Птица выставил на лежалый камень две стеклянные бутылки и одну пластмассовую, отошел в сторону, и скомандовал:

— Давай!

— Подальше-подальше, — сказал ему я.

Тот послушно попятился.

— Обрез дергает сильно, ты держи его покрепче.

Я сжал обрез крепче и выстрелил.

Наверное, попалась дробь, — стеклянные бутылки с коротким звоном рассыпались на осколки, а пластмассовая — исчезла с глаз долой.

— Молоток! — воскликнул Птица. — Только бутылок у меня больше нет.

— Все, — облегченно сказал я, — давай меняться.

Положил на крыло машины обрез, и принялся раздеваться…

Я умею подносить снаряды к пушке и теоретически знаю устройство акваланга. Нас когда-то в незапамятные времена водили на стрельбище, раз в три месяца, и выдавали по десять патронов, для поражения мишени.

Я не помню, поражал я ее или нет, — по-моему, не очень. Палил куда-то, в сторону нарисованного человечка. Без всякого интереса.

Откуда же тогда это странное желание?.. Холодок уверенности внутри, прищуренный взгляд, ощущение приклада в ладони, — как продолжения руки. И отношение к этой двустволке с отпиленными стволами, — как у плотника, к своему рабочему топору.

Развейся, наваждение…

Птица аккуратно свернул мою тельняшку и завернул ее в газету, в три слоя.

— Простирнуть только немного, — сказал он. — У нас с тобой фигуры одинаковые… У меня дома — десантный камуфляж. Тельняшки только не было. Что камуфляж без тельняшки, — пустое место.

Я же красовался перед ним в коричневой ковбойке, джинсах и кроссовках на босу ногу. Тоже, как из дома моделей.

По грейдеру мы ехали молча. Так, изредка обмениваясь короткими фразами. Должно быть, каждый из нас переживал свою удачу.

Лес сменялся картофельными, пшеничными и капустными полями. Кое-где паслись разморенные солнцем коровы. Несколько раз мы проезжали насквозь деревни, где грейдерная дорога превращалась в асфальтовую. Деревни, как деревни, — все деревни похожи одна на другую. Встретилось, конечно, пара человек с берданками через плечо, — в остальном, полностью пасторальный пейзаж.